— Нет, конечно. Я вырос в литовских землях. А имя — ясновельможная паненка наверняка знает, что не всегда можно пользоваться тем именем, которое принадлежит человеку по рождению.
— Да, знаю, если к этому вынуждают серьезные обстоятельства.
— Вот именно, ясновельможная паненка. Я столкнулся в своей жизни с наисерьезнейшими. К тому же оказался один.
— Твои родители умерли, шляхтич?
— Отец давно, и это его кончина обрекла меня на скитания.
— Ты говоришь, отец. А твоя родительница — она с тобой?
— Тоже нет. И тоже давно. Она томится в монастыре.
— О, Боже! Как это должно быть горько для тебя, шляхтич…
— Гжегож, ясновельможная паненка.
— Ты не называешь своего рода, пан Гжегож?
— Я не могу его назвать, если не хочу еще расстаться с жизнью. Слишком многим моя смерть принесла бы истинную радость.
— Не говори так, не говори, пан! Ничья смерть не должна приносить радость, если человек христианин.
— Тебя осеняет своими белоснежными крыльями ангел, княжна Беата, и скрывает от тебя истинное лицо света. Разве мало крови проливал народ ради торжества христианской веры! Цену собственных поступков можно до конца познать только на Страшном суде. А в земной юдоли мы все и постоянно преступаем Господни заповеди. Это часть нашего существования. Не лучшая, само собой разумеется, но непременная. Это Вседержителю дано судить, что совершал человек злонамеренно, а что по неведению.
— Ты думаешь, по неведению — это меньший грех?
— Для Спасителя важны побуждения наши, а не обстоятельства, которые движут слабостями человеческими.
— Ты учился философии, пан Гжегож?
— Можно сказать и так.
— И кем же решил стать? Твоя образованность должна тебе помочь, и думаю, дядя сумеет ее оценить в полной мере.
— Мое будущее слишком туманно. И для него образованность, о которой ты говоришь, княжна, в одинаковой мере нужна и не нужна. Мою судьбу может решить один Господь Бог. Один он, если на то будет его произволение, определит мое будущее. Оно может стать великим. Или остаться ничтожным. Как сегодня.
— Ты говоришь загадками, пан, но я не хочу нарушать твою тайну своими вопросами. Я… я буду молиться за тебя.
— Ты? Ты, ясновельможная паненка? За меня? Даже ничего не зная? Чем мог я заслужить такое счастье?
— Разве богатство и знатность одни делают человека великим? А наши мученики, праведники, просто ученые, проповедники веры, истинные христиане?
— Ты отнесла меня к ним, княжна Беата? Пусть же твоя ошибка станет для бедного изгнанника добрым предзнаменованием. Ты первый и единственный добрый гений, посланный мне на жизненном пути. Я всю жизнь буду просить у Вседержителя добра и благословения для тебя. А теперь прости ради Христа. Вот и твой запоздавший конюший. Бери коня, Яцек, как бы он не простыл. Смотри, какой ветер.
— Пан Гжегож!
— А, доктор! Ты-то что здесь?
— Ты долго говорил с княжной Беатой. Все обратили внимание.
— И что из того?
— Ясновельможная княгиня может быть недовольна.
— Кажется, я не слуга ее и никогда им не стану. Меня не интересуют ее капризы.
— Но они могут сказаться на бедной княжне. Что ты говорил ей? Не сказал ли лишнего? Не открылся ли? Имей в виду, еще не время, совсем не время. Пустым хвастовством ты можешь разрушить все наши планы.
— Это мои планы, лекарь, мои! Да, ты рядом со мной, и я это очень ценю. Жизнь докажет, что я умею быть благодарным и щедрым, но что касается моих частных разговоров…
— Ты не должен упускать из виду, царевич, они всегда опасны. Я не вправе тебя учить, только советовать — остерегайся. Остерегайся на каждом шагу, особенно с женщинами. Они умеют жертвовать собой с одинаковой страстью, чтобы помочь тебе или — погубить тебя.
В том же году в Москве слит колокол большой, такого веса колокола и не бывало; и поставлен на деревянной колокольне, из-за тяжести…
В том же году расписан чудно храм каменный большой соборный о пяти главах в дому у Пречистой Богородицы в Новом девичьем монастыре; и образы чудотворные обложены дорогим окладом, с каменьями…
В том же году сделаны зубцы каменные по рву, вокруг Кремля-города, где львы сидели, и от Москвы-реки до Неглименных ворот; да у Москвы-реки от Свибловой башни во весь город по берегу сделаны зубцы же каменные и до мельницы до Неглименской…
В том же году взяты из Пскова в Москву из богадельни три старицы-мирянки устраивать богадельни по псковскому благочинию. И поставлены в Москве три богадельни: у Моисея Пророка на Тверской улице богадельня, а в ней были нищие миряне; да богадельня напротив Пушечного двора, а в ней инокини; да богадельня на Кулишках, а в ней нищие, женский пол…