В 1600 году ожидали великое посольство из Польши, чтобы на несколько лет заключить мир и начать жить в дружбе с новым царем Борисом, а также принести ему поздравления и подарки.
Итак, 6 октября посольство прибыло в Москву с большим великолепием и было встречено всеми дворянами, одетыми в самые драгоценные платья, а кони увешаны были у них золотыми цепями. И посольство разместили в приготовленном для них дворе, отлично снабженном всем необходимым, и оно состояло из девятисот трех человек, имевших две тысячи отличных лошадей, как нельзя лучше убранных, и множество повозок.
16 ноября посол получил первую аудиенцию и передал царю подарки: четыре венгерских или турецких лошади, которых, невзирая на то, что ноги их были спутаны, нелегко было привести, и они были весьма богато убраны; кроме того, небольшая весьма искусно сделанная карета на четырех серебряных колонках, много кубков и других вещей. Передав царю свою грамоту и подарки… затем посол остался у царя обедать.
Потянуло весной над Вишневцом. Еще зелени нет. Почки чернеют. А на «рабаках» — цветочных грядках у дворца ландыши проклевываются. То там, то тут стрелки выскакивают. Воробьи галдят, стайками собираются. Прелью тянет — земля от стужи и снега раскрывается. Дороги развезло — все равно приехал воевода Юрий Мнишек. Дела прежде всего. И зять гонцу своему строго-настрого наказал без воеводы не возвращаться.
— Вот и я, зять. Давно не видались. По весенней ростепели из дому лучше не трогаться. Да пока ехал, глядишь, дороги уже и обсыхать стали. Как вельможная пани Урсула? Детки?
— Всех, пане Ежи, увидишь. Все, хвала Богу, в добром здравий. Не из-за них тебя беспокоил. Передохнешь с дороги или сразу к делу перейдем? К вечеру канцлера Замойского жду. До него бы все обговорить хотелось.
— К делу, к делу, зять, давай. Чай, не в седле ехал — в каптане. Где вздремнул, где повалялся.
— Зенек! В беседку нам с дорогим гостем закуску неси. В ту, дальнюю. Там и стол накроешь на первых порах.
— Вельможной пани доложить ли?
— Сама не спросит, не докладывай. Успеется.
— Слыхал, зять, гость у тебя?
— Гость и есть. В Москву с послами нашими ездил. А как вернулся, князь Константы посоветовал его в мои владения перевезти. Для безопасности.
— Охотиться за ним кто начал?
— Суди как знаешь. Гонец из Москвы в Острог примчался, чтобы князь Константы ему гостя своего немедля выдал.
— Ишь ты, забеспокоился царь Борис.
— Крепко забеспокоился. Войны не начнет. Больше на дружбу налегает. Но на своем твердо стоит: отдай гостя, и все тут.
— Отказал ему князь Острожский?
— А как иначе! Известное дело, отказал. Кто б там ни был, чтобы шляхтич польский выдавать московитам кого стал, не бывало такого. Ни с чем гонец уехал.
— А просто ли отказал князь Константы или…
— Зачем отказал — отвечал, что не видал такого. Ярошка предупредил, чтобы вся челядь рты на замке держала. А потом ночным временем гостя-то и ко мне.
— У тебя надежно ли?
— Сам знаешь, у Константы Вишневецкого рука тяжелая, да и на расправу скорая. Кто из местных осмелится. Вот только определиться бы надо, как дальше быть. Одни мы тут с тобой, так и можно без опасения сказать: не удался нам король. Канцлер Замойский и не кроется с судом своим: не удался.
— Что ж, пан Ян Замойский душой и телом с Баторием был связан, не говоря, что на племяннице королевской женился. Пани Гризельда и по сей день дядюшку оплакивать не перестает, так и в муже памяти затухнуть не даст.
— Я тут на досуге вспоминать жизнь канцлера стал. Ему ли не доверять. Оно верно, что отец его покойный, Станислав Замойский, каштелян Холмский, в кальвинизме сына воспитал. Для окончания образования за границу отправил. Где только пан Ян ни учился — ив Парижском университете, и в Страсбургском. В Падуе латынь досконально превзошел, диссертацию о римском сенате на ней же написал. Там и в католицизм перешел.
— А когда решили Генриха Анжуйского на наш престол выбрать, только он французского принца и уговорил в Польшу приехать. Другому бы принц не поверил.
— Правда, и канцлер наш в накладе не остался. За старания свои Кнышинское староство от нового короля получил. Анжуйский во Францию сбежал, а староство-то осталось.
— Тогда и поверить было трудно, что не вернется принц в Варшаву. Словно бы прижился у нас.
— Э, там, пане Ежи, да неужто тебе на ум не приходило, что сам ясновельможный пан Замойский ему обратно путь перебежал. Разве не помнишь, как хлопотать стал, чтоб непременно короля-поляка выбирать, чтоб иноземцев на польский престол не возводить.