— Знакомая история…
— А ты что, счастлива с твоим этим… — Димка скорчил страшную рожу. — Старпером министерским?
— Димка! — Голубева строго на него посмотрела. — Во-первых, Павел Иванович и не старпер вовсе, ему всего сорок два. Мужчина в расцвете сил!
— Да уж! — Соловьев кивнул в сторону коляски. — По нему это заметно. Где ты только отыскала такого?
— А во-вторых, ты не должен так про него! Он очень хороший человек. И меня любит. Не то, что некоторые! — Маринка вдруг всхлипнула и отвернулась.
— Да ладно, чего ты! Нервная какая, а еще москвичка! Не закаляет тебя жизнь, я гляжу. — Димка придвинулся и обнял Маринку за плечи, от чего она только сильнее стала всхлипывать. — Ну прости, пожалуйста. Дурак я ненормальный, сам не понимаю, что говорю. Павел Иванович очень хороший и молодой красавец, мустанг просто, только ты не реви!
В этот момент раздался громкий писк из Маринкиной коляски. И тут же ему басовито завторил голосок Димкиной дочери.
— Ну вот, даже дети от твоих слов разрыдались, не то что я. Мне-то что, я привычная, кроме слез, что от тебя еще видела? — грустно сказала Маринка и, украдкой смахивая слезы, пошла к коляскам. Димка по-прежнему сидел на месте, глядя на реку.
Маринка взяла на руки Илюшку, потом Ленку и, напевая им что-то негромко и укачивая, медленно пошла с обоими по полянке. Дети мгновенно успокоились.
— Ну ты даешь! — восхищенно глядя на нее, сказал Димка. — Просто мадонна с младенцами! Жаль, что я не Микеланджело! А то нарисовал бы…
…Так начался следующий, относительно счастливый и спокойный период Маринкиной жизни. С утра они с Димкой встречались на заветной полянке и проводили там целый день. Вместе кормили, баюкали, переодевали детей. Если шел дождик, Соловьев приезжал в дом к Матвеевне, и они с Маринкой занимались детьми там. Иногда Димка оставлял свою Ленку у подруги, а сам шел в магазин, чтобы купить для детишек что-то необходимое. Скидывались на общие нужды обычно пополам. Маринка, зная Димкино незавидное финансовое положение, еще и помочь ему пыталась, жалела его, надеялась, что еще выправятся каким-то чудом у него дела. Но день бежал за днем, а чудес не происходило.
Несколько раз в неделю, когда все новые родственники Соловьева были на работе, Маринка с Илюшкой приезжали в гости к Димке. В квартире его тещи была горячая вода, и можно было спокойно искупать детей. Вместе ездили они в детскую поликлинику делать прививки. Светка просто нарадоваться на такую дружбу своего бестолкового мужа не могла: Ленка теперь была всегда спокойная, ухоженная, улыбалась и неуклонно прибавляла в весе. Маринка стала самым желанным гостем в ее доме.
Единственный, кто не одобрял Маринкиного странного сближения с Димкой, была Лидия Ивановна, которая сразу почуяла неладное в этой дружбе и постоянно доставала дочь расспросами:
— Маринка, что ты делаешь? Люди все видят. Вы же ни на минуту не расстаетесь. Скажи, ты снова за старое? Вы любовники, да?
— Нет, не любовники. Просто мы вместе занимаемся детьми.
— Уж мне-то не рассказывай! Я помню, как вы еще в седьмом классе математикой вместе занимались! Ну зачем тебе это надо? Ладно, был бы мужик. А то полная бестолочь! Светку тебе не жалко?
— А с ней у нас очень хорошие отношения.
— Ничего не понимаю! Но ты точно доиграешься! — предсказывала мать.
В начале августа в Петровское с намерением забрать жену и сына обратно в Москву приехал Голубев. Видимо, его тоже грызли необъяснимые предчувствия. А может, беспокойная Маринкина мать настучала…
— Какая-то неправильная ситуация получается, — ворчал Павел Иванович. — У нас благоустроенная квартира в Москве, а ты торчишь тут в непонятной халупе, все удобства на улице. Она же не приспособлена для ребенка! А врачебная помощь? Тут же настоящая деревня! К тому же жара в Москве спала, можно возвращаться…
— Дорогой, — Маринка была спокойна и тверда как кремень, — спроси кого угодно, любого детского врача. Ребенку нужен свежий воздух и здоровое питание. Тут я вполне могу все это обеспечить. В местной поликлинике у меня все знакомые, так что в любое время могу консультироваться. В Москве же такого нет…
— Ты уверена в том, что тебе тут лучше? — исчерпав аргументы, обреченно спросил Голубев.
— Да, я убеждена в этом. Да ты посмотри на своего сына, на меня! Все гораздо лучше, чем было! Мы останемся до конца сентября… Пока хорошая погода, надо пользоваться моментом.
Так и уехал Павел Иванович в Москву один. Маринка с тяжелым сердцем вернулась к нему не в конце сентября, как планировала, а только в ноябре, когда выпал снег и тянуть с отъездом дальше уже было просто нельзя.
В Москве все снова стало обыденным и серым. Потянулись скучные, одинаковые дни. Большой город нервировал Маринку, вызывал состояние страха и подавленности. Илюшка снова стал беспокойным, плохо спал и все время болел. Несколько раз в неделю Маринка моталась с ним по врачам, которые выписывали какие-то капли, микстуры, но все было бесполезно. Простуды, аллергии, расстройства у ребенка продолжались.
Голубев был тоже угрюм и нервен. Его дела шли все хуже, его таки уволили из министерства, и теперь он находился в постоянном поиске случайных заработков. С Маринкой они почти не общались. Когда он возвращался домой поздно вечером, она частенько уже спала рядом с сыном, полностью вымотавшись за день и предыдущую бессонную ночь. Она несильно страдала от недостатка общения с мужем: к этому времени Павел Иванович начал ее отчаянно раздражать, хотя она стоически пыталась держаться и не показывать этого.
Вскоре дошло до первых серьезных конфликтов. Голубев настаивал на том, чтобы они отдали малыша в ясли.
— Тебе надо идти работать! Мы не выдержим! Я не смогу вас обеспечить!
— Ты только о деньгах думаешь! Я не отдам ребенка в ясли. Только через мой труп! — кричала Маринка, прижимая к груди испуганного сына. Такие разговоры мгновенно выводили ее из себя.
— Все дети ходят в ясли — и это нормально. Наш что, особенный?
— Особенный, представь себе! Он дома-то беспрестанно болеет, а что будет в яслях? Тебе вообще что важнее, какие-то деньги или твой сын?
Голубев потел и сдавался. Маринка хлопала дверью и уходила в спальню. И такие стычки повторялись каждую неделю.
По весне навестить Маринку приехала мать и привезла много разных новостей.
— Ты не представляешь, дочь! — говорила она, вытирая слезы большим носовым платком. — Николай спивается совсем. Что делать — не знаю. Третью неделю из дома не выходит, горькую пьет. А ведь не мальчик уже, здоровье-то шалит. Что делать?
— Ох, говорила я тебе, мама! Нечего его было распускать и баловать! Сама виновата.
— Но я же люблю его, он меня моложе… А вдруг уйдет? Что мне с ним делать, Маринка?
— Уйдет — туда ему и дорога! А что делать с ним, я не знаю… Лечить, наверно, надо, если еще не поздно. — У Маринки не было никаких представлений о том, что делают в таких запущенных случаях с алкоголиками.
— А ты думаешь, я сложа руки сидела! Да я в нашем диспансере всех напрягала! Чего только не делали — не помогает! А ехать на лечение он категорически не хочет. И правильно, что он, хроник какой? — Мать помолчала и заговорила умоляющим почти голосом: — Дочка, я знаю, что надо…
— Что, мама? — Маринка уже примерно представляла дальнейшее развитие событий.
— Надо его закодировать! Такая новая методика есть… После этого вообще не пьют, трезвенниками делаются. К нам в выходные врач-экстрасенс из Москвы приезжает, собирает людей в ДК и кодирует.
— Ну закодируйте! — Маринка всегда скептически относилась ко всем экстрасенсам, но понимала: мать не переубедить.
— В этом и проблема, — помяла платок мать. — Денег у меня на это дело нету. Ты же знаешь, Николай не работает, Кристька учится и хвостом крутит, кормить-одевать всех надо… А тут он учудил…
— Что еще?
— Ну продал Николай телевизор наш цветной и весь хрусталь вынес из квартиры…