— Не слушай его! — зашептала покрасневшая до кончиков волос Светка. — Это у него пьяный бред. Проспится — я ему врежу как следует.
— Ах, Маринка! Ах, Маринка! Жизнь мелькнула невидимкой, — фальшиво затянул Соловьев какую-то песню.
Под это дело хором громко заплакали Ленка с Илюшкой.
— Свет, я пойду. Нет сил глядеть на все это. И ребенок заходится…
— Прости, Маринка, он вообще-то ничего, это он только когда пьяный такой… Не обижайся на него, ладно?
— Это ты не обижайся! — Маринка пронзительно взглянула на Светку. — И меня зови, если что, не стесняйся!
— Ладно! У нас же не всегда так… Он нас с Ленкой любит. Маринка торопливо вышла в коридор, прижимая к груди орущего во все горло Илью. Еще целый час ребенок не мог успокоиться. От Маринкиного легкого, праздничного настроения и следа не осталось. С тяжелым сердцем она решила не искушать больше судьбу — ведь все уже сложилось и в ее непутевой жизни, и в Димкиной.
— Малыш, у меня есть ты, — обратилась она дома к сидящему с погремушкой в кроватке Илье. Тот на нее внимательно посмотрел и отложил игрушку. — меня есть твой папа. У меня же все хорошо. Живем себе. И у дяди Димы тоже все есть: хорошая жена и маленькая дочь Леночка. Значит, у всех все хорошо. И разрушать ничего не надо…
— Угу, — отозвался вдруг Илья и разулыбался. У него была удивительная особенность — улыбаться не только подвижным ртом, из которого торчали уже крупные белые зубы, но и лучисто-серыми глазами, которые так и не потемнели, как все вокруг предсказывали.
— Ладно, играй. — Маринке от этой слишком знакомой улыбки стало не по себе. Она потрепала сына по белесым кудряшкам и отошла к окну.
Больше она не предпринимала попыток увидеть Димку, подумывала даже уехать от греха подальше обратно в Москву, сославшись на плохую погоду. Ночами перед ней стояло блаженное, пьяное Димкино лицо, когда он говорил про принцессу… Бред!
Но однажды в мае Соловьев без всяких приглашений объявился сам. Он принес Маринке огромный букет лесных ландышей.
— Привет! Это тебе, сам в лесу нарвал. — Он неловко протянул цветы. Маринка молчала, разглядывая старого друга из-под опущенных ресниц. Он выглядел совсем иначе — гладко выбритый, в чистом свитере. Только неестественная бледность лица отливала синевой. — А я тебя на поляне искал, у реки… Думал, куда ты делась?
— Холодно еще на поляне, — отрезала Маринка. — Зачем ты пришел?
— Тебя увидеть. Мне Светка все рассказала… Ты прости, я в тот день ничего не соображал. И сейчас еще нездорово выгляжу, но я исправлюсь. Лето скоро…
— Зачем ты пьешь?
— А зачем люди пьют? Чтобы забыться… Вот выпьешь — и все сразу так хорошо, легко, спокойно. Никаких проблем.
— Не надо, Димка. Это самообман. И слабость.
— Нет. — Соловьев язвительно покачал головой. — Самообман — это все остальное. А человек по природе своей слаб…
— Ты хоть Светку не обижай. Любит она тебя.
— А я ее нет, и что? — безапелляционно заявил Димка. — Ты разве не помнишь, как все было? Ты все с самого начала знала и не остановила меня!
— Димка! Как ты… Впрочем, ладно. Что было — отболело. Расскажи лучше, ты вообще работаешь?
Димка самодовольно усмехнулся:
— Я свободный художник. Или тунеядец, как тебе больше нравится. Когда хочу — работаю, не хочу — не работаю. Слышь, а дай сына подержать!
— Лучше не надо. Он не идет на руки к мужчинам… Сейчас орать будет — не успокоим до вечера.
— Посмотрим!
Димка нагнулся и легко поднял из манежа Илюшку. Тот мгновенно радостно разулыбался и обнял Димку за шею, подергал за ухо.
— Чудеса! А к Голубеву не идет на руки, капризничает…
— Не видела ты настоящих чудес, Маринка! — вздохнул Соловьев. — А к Голубеву я бы тоже не пошел, орал бы как резаный, правда, Илья?
Ребенок рассмеялся и начал молотить Димку ручонками по щекам.
— Посильнее, посильнее, братец! — приговаривал Соловьев, не пытаясь даже увернуться. — Меня еще не так надо! А он говорит у тебя что-нибудь? Ленка-то лопочет целый день…
— Девочки всегда раньше развиваются, — вздохнула Маринка. — Илья у меня только «мама» говорит иногда, и все.
— Ничего, герой! Скоро будешь говорить как профессор, не остановишь! — успокоил Димка, обращаясь к ребенку. — А ну-ка, парень, скажи быстро: Ди-ма.
Малыш снова расхохотался и пустил Соловьеву слюни на свитер.
— Давай его мне, он сейчас еще плеваться в тебя будет! — забеспокоилась Маринка.
— Что, в первый раз, думаешь, в меня плюют? Ерунда. Илюха, проплюйся хорошенько и скажи: Ди-ма.
— Ми-ма, — вдруг раздалось в ответ звонкое пищание: — Ми-ма.
— Димка, что происходит? — всплеснула руками Голубева. — Это, наверно, случайность…
— Ни фига! Твой сын должен знать мое имя!
— Ми-ма, ми-ма, — радостно повторял малыш, хлопая в ладоши.
— Держи свое говорящее богатство! — Димка передал ребенка Маринке. — Мужика ему нормального рядом не хватает. Ты все с ним сюсюкаешь… Я пойду, пожалуй. А то Светка опять истерику устроит.
— Иди. И не пей больше, пожалуйста!
— Я постараюсь!
На сей раз Димка сдержал свое слово. Через неделю к Маринке забежала Светка и похвасталась, что Димка в очередной раз «завязал» и даже устроился на работу электриком. Она грустно усмехнулась: электриком! Разве об этом он мечтал когда-то в школе? Тогда даже предположить такое было нереально…
Сам Соловьев тоже иногда заходил к ней, веселый и трезвый, демонстрировал, что у него все хорошо. В выходные ходили гулять все вместе — Маринка с Ильей и Димка с семьей. Картина со стороны казалась почти идиллической, и каждый из участников ситуации себя тоже в этом убеждал, хотя внутри уже зрело опасное напряжение… У Маринки на самом деле от сердца отлегло, когда Димка немного взялся за ум. Она утешала себя тем, что если будет у него все хорошо, то и ей станет легче. Так до поры до времени и происходило.
А вот со Светкой было что-то не так. В июле она ни с того ни с сего собрала вещи и вместе с Ленкой уехала к родственникам, куда-то на юг. Теперь Димка почти все вечера и дни, когда не работал, проводил у Маринки. По городку вновь поползли нехорошие слухи, но они оба не обращали на них ни малейшего внимания. Однажды вечером Димка примчался запыхавшийся, с круглыми глазами.
— Что случилось? — забеспокоилась Маринка.
— Наташка рожает!
— Да ты что! — Голубева выронила из рук полотенце. — Не может быть!
— Мне только что ее муж Серега из Москвы позвонил. Сказал, в роддом увезли! Я сразу к тебе и помчался.
— Господи! — Маринка подошла к маленькой иконке, которая стояла у Илюшкиной кроватки, и заплакала. — Пусть только все будет хорошо!
— Да не реви ты! Все рожают… Даже ты вот родила! Пошли скорее ко мне, будем звонка ждать.
— Конечно, пошли! Ой, а Илюшку куда деть?
— Старухе оставь! Скажи, обстоятельства чрезвычайные! Добрая Матвеевна, которая в мальчишке души не чаяла,
посидеть согласилась, но на раскрасневшихся, взволнованных Димку с Маринкой посмотрела подозрительно. Она никогда не задавала вопросов, только иногда качала седой головой, наблюдая их совместные прогулки, да намекала, чтобы они осторожнее были. Мол, в городе уже всякое говорят…
— Ты, Марина, только возвращайся не слишком поздно! А то вдруг я не услежу… Старая стала.
— Конечно! Я ненадолго!
Они с Соловьевым быстро вышли из дома. Маринку трясло от волнения. Она думала, что Димка в последние годы сильно охладел к сестре, а оказалось — совсем наоборот. В таких пограничных ситуациях и проявляются настоящие чувства.
— Побежали, а! — сказал Соловьев взволнованно. — Вдруг уже все?
— Побежали!
Они взялись за руки и побежали, что было сил. У Маринки просто сердце из груди выскакивало. Однако уже около самого дома она вдруг резко остановилась, словно только теперь поняв, как все это должно выглядеть со стороны.
— Но как же я к тебе зайду, если там Светкины родственники?
— Никого там нет! — успокоил Димка. — Они на три дня в Москву уехали. Идем же скорее!
В Светкиной квартире ощущение беспокойства Маринку не покидало. Кругом лежали вещи Димкиной жены и их ребенка. Но мысль о рожающей Наташке пересилила все остальное. Они вдвоем с Соловьевым сели у телефона и напряженно уставились на него, как будто от этой пластмассовой коробки с проводками сейчас зависела их судьба. Димка держал Маринку за руку, они оба дрожали.