— Наташенька, милая! Все будет хорошо! — шептала Голубева. — Ты только тужься, тужься сильнее, все будет хорошо!
— Маринка, я боюсь! — вдруг слабым голоском сказал Соловьев и побледнел.
— Ты что, с ума сошел? Думай, думай о ней, посылай ей силы! Ей сейчас знаешь как поддержка нужна!
— Буду, буду стараться! — Димка даже глаза закрыл от усердия.
— Знаешь, я ведь сама боюсь, — прошептала ему Маринка, сжав руку. — Больше боюсь, чем когда сама рожала!
— Ну почему же Серега не звонит? — взмолился Димка через час. — Вдруг там что-то случилось? Вдруг она не смогла?
— Ничего не случилось! Просто не все так быстро!
— Поскорей бы! — Димка начал нервно ходить по темной комнате взад-вперед.
— Что ты шатаешься как привидение! — не выдержала Голубева. — Сядь, я тебя умоляю!
— Выпить хочешь? — спросил вдруг Димка.
— Нет!.. Хотя давай! Время быстрее пройдет.
Соловьев быстро открыл какой-то ящик в стенке и достал бутылку:
— Вот хранил. До какого-нибудь важного события. Армянский настоящий коньяк!
Он разлил спиртное в стаканы, и они выпили. Было слышно, как Маринкины зубы стукнули о краешек стакана.
— Ну чего же он не звонит? Скорей бы!
— Уже два с половиной часа! — тихо сказал Димка. — Слушай, давай споем что-нибудь, чтобы не так трудно ждать было!
— Ты что, захмелел?
— Нет! Просто помогает. Я сейчас гитару возьму…
— Ладно, давай! Что петь?
— Не знаю…
— Миленький ты мой, возьми меня с собой! — низким грудным голосом завела Маринка. Димка бренчал на гитаре и тихонько подвывал, не попадая в ноты. Спели про миленького, про огни на улицах Саратова, про разлуку… Выпили еще коньяка и спели про белые розы и старую мельницу. И тут зазвонил телефон — как будто гром грянул!
— Я боюсь! — прошептал Димка и посмотрел на Маринку вытаращенными глазами.
— Бери скорее, чудо гороховое!
— Але… — как-то очень тихо, срывающимся голосом сказал Димка и тут же изменился в лице: — Ура, Серега! Девочка! Юлька!
Он бросил трубку, продолжая выкрикивать что-то радостное, подхватил Маринку на руки и закружил по комнате.
— Юль-ка, Юль-ка! — орали они хором и целовались.
В какой-то момент Маринка поймала себя на том, что они с Димкой уже ничего больше не кричат, а только страстно целуются у окна. Она вздрогнула и отстранилась:
— Дим, не надо… Наташка родила, все хорошо, мне пора домой.
— Маринка, не уходи. В такую ночь нельзя уходить! Будем Юльке ножки обмывать!
— Димка! Ты же обещал мне больше не пить!
— К черту! Наташка сегодня родила! Значит — все можно этой ночью!
Голубева на мгновение заколебалась. Коньяк ударил в голову, Димкино присутствие снимало все запреты.
— Но у меня же Илюшка дома, там Матвеевна… Она просила не задерживаться.
— Пошли к Матвеевне! Я ей сам все объясню. Скажу, что сестра моя, Наташка, родила! Идем!
Он взял Маринку за руку и фактически потащил за собой к двери. Голубева не стала упираться. Чтобы сократить путь, они пошли мимо школы, в которой когда-то учились.
— Ты помнишь? — Димка вдруг остановился и посмотрел прямо перед собой. — На этом стадионе ты меня столько раз ждала после игры… А я иногда сбегал от тебя. Такой дурак был!
— Помню… — Глаза Маринки подернулись легкой грустью.
— Но все изменилось! Сегодня я тебя никуда не отпущу! Идем скорее к твоей Матвеевне! — И он снова потащил Голубеву за собой.
Старуха Матвеевна не спала — в домике на окраине горел свет.
— Ты подожди здесь… — нерешительно сказала Маринка. — Я сейчас.
— Только скорее! Я не могу больше ждать!
— Дим, может, не надо?.. Возвращайся домой, ложись спать.
— Иди! Если не вернешься через пять минут — приду и заберу тебя силой!
— Вот еще!..
Голубева, стараясь не шуметь, быстро открыла входную дверь и проскользнула внутрь.
— Ну наконец-то! — послышался скрежещущий, недовольный голос Матвеевны. — Ты где была-то! Я тебя заждалась уж…
Маринка помялась у двери, не решаясь ничего ответить. По ее губам гуляла дурацкая улыбка. Матвеевна подняла близорукие глаза и прищурилась:
— А что это ты счастливая такая? Стоишь и не проходишь?.. Али собралась еще куда?
— Да я… Я зашла сказать, что сегодня ночью не вернусь. Чтобы вы не беспокоились… Отпустите меня? Только один раз? Я очень прошу…
Матвеевна изумленно посмотрела на Голубеву, которая стояла вся красная, опустив глаза в пол.
— Ты в своем уме, деточка? Ты что же делаешь?
— Я потом все объясню, Матвеевна, миленькая! Посидите сегодня с Илюшкой! Он вас еще не сильно утомил? Если что, я его с собой забрать могу…
— Ты мать или зайчиха? Еще чего не хватало! Спит спокойно твой Илюшка! А ты что, с Димкой со своим, что ли, загуляла? — с любопытством спросила старуха.
Маринка кивнула и покраснела.
— Ох, не доведет тебя до добра этот Соловьев! — покачала головой бабка. — Любишь ты его, деточка.
— Люблю!
— Весь город смотрит, как он к тебе таскается. Будет скандал скоро. Ты бы определилась уже: или туда, или сюда. Он человек женатый, и ты замужем. Ладно, иди! Дело молодое, понятное. Только постарайся, чтобы вас вместе хоть ночью не видели. А то потом не оберешься хлопот…
— Спасибо, Матвеевна! — Маринка обняла старуху за плечи.
— Ладно-ладно. Только не пропадай. Про сына не забудь. И платок накинь, а то простудишься!
Голубева сдернула с вешалки платок и быстро выскользнула из дома. Казалось, Илюшка может проснуться от стука ее сердца.
— А я уже думал, ты не придешь, — протянул Димка.
Маринка подняла на него глаза. Соловьев окончательно потерял контроль над собой, резким движением прижал ее к себе и поцеловал. Земля снова закружилась у них под ногами. Сколько они целовались — бог весть. В какой-то момент Димка поднял подругу на руки и, продолжая целовать, понес по улице.
— Ты что, ты же устанешь! Я тяжелая! — пробовала возмутиться Маринка, но Димка не отпускал ее из рук.
— Пушинка! Принцесса моя!..
Когда добрались до квартиры, Маринка была уже в полубессознательном состоянии. Женское естество, дремавшее в ней много лет, вдруг проснулось и заявило о себе в полный голос. Это казалось одновременно удивительным и страшным. Вспоминая потом о событиях этой ночи, Голубева не могла воскресить ни единого эпизода их любви: все смешалось настолько, как будто в пламени страсти переплелись и взлетели не только тела, но и души.
Очнулась она только поздно утром, медленно, с нежеланием возвращаясь из сладкой истомы. Все тело непривычно болело.
«Господи, как там Илюшка?» — резанула ее первая мысль.
Она вскочила и начал лихорадочно одеваться. Димка еще спал, разметав по сбитой простыне красивое, смуглое тело. Еще минуту Голубева смотрела на него, не в силах оторваться. Потом превозмогла себя и стремглав выбежала из квартиры, чуть не сбив с ног изумленную соседку по площадке.
Когда Маринка вернулась к себе, Матвеевна сидела на лавочке возле дома. Илюшка играл в траве рядом с ней.
— Ну что, нагулялась? — спросила старуха укоризненно. — Ребенок без тебя уже извелся весь.
Маринка подбежала к сыну и прижала его к груди:
— Мой маленький, мой хороший! — Она плакала, размазывая по щекам слезы. — Прости маму! Мы уезжаем, сегодня же!
— Да не пори ты горячку! — спокойно сказала Матвеевна. — Ребенок-то тут при чем? Разбирайся во всем сама… От своих проблем не убежишь.
— Этого не будет больше никогда! Илюшенька, клянусь, никогда!
— Не зарекайся, красавица. Ох не зарекайся… Глубоко тебя затянуло-завертело, не знаю, выплывешь ли, — протянула Матвеевна и ушла в дом.
На самом деле, наверно, нужно было ей уезжать в тот день. Бежать из Петровского опрометью, не оглядываясь, чтобы никогда больше не вспоминать даже о той ночи. Но Маринка не смогла этого сделать. Безумная волна страсти, которую она почувствовала в себе, не отпускала Маринку все лето. Уже не прячась, почти каждую ночь они встречались с Димкой, и все начиналось по новой. Если дома были родственники его жены, они встречались на полянке у реки, или дома у Димкиных друзей, или в старом детском саду. Их обоих неумолимо несло к страшному водовороту, но остановиться было невозможно. А потом вдруг вернулась Светка — и все закончилось.