— Что с ней? — обеспокоенно спросил Павел Иванович.
— Упала, ногу поранила, — после секундного колебания флегматично сказал Славик. — Я вот поднял…
— Ты идти-то можешь? — озабоченно спросила Женя. — Или лучше мужчины донесут тебя? Славка, давай!
— Нет, только не надо нести! — испуганно вскрикнула сквозь слезы Маринка. — Я сама.
И опять зарыдала. Добрая, заботливая Женя усадила ее на сухую коряжку и, задрав штанину Маринкиных спортивных штанов, внимательно осмотрела ногу.
— Вроде бы ничего страшного, даже царапин не вижу! Не плачь! — вынесла она свой вердикт.
Голубев гладил жену по голове, успокаивая. И только Роза сразу что-то инстинктивно почуяла и все переводила недоверчивый взгляд с пунцового, понурого Славика на рыдающую Голубеву и обратно.
В следующий раз Вячеслав приехал к Маринке, когда Голубева дома не было. Он привез ей небольшой букетик полевых цветов. Маринка мялась на пороге, не зная, что ей делать.
— Но Павла нет дома… Заходи вечером, — наконец вымучила она.
— А мне не нужен Павел. Я к тебе приехал. Мне кажется, нам надо поговорить.
Еще секундное колебание, взгляд прямо в серо-голубые глаза — и Маринка распахнула перед ним дверь:
— Прошу. Только ты приехал в неурочный час. У меня не прибрано. И учти, у меня нет времени. Мне нужно скоро бежать… Мы не будем долго разговаривать!
— А долго и не надо! И беспорядком меня не испугаешь! Я вообще в общежитии, в части живу, насмотрелся всего. — Он обезоруживающе улыбнулся ей пухлыми, влажными губами.
Голубева снова почувствовала, что почти теряет сознание от его присутствия. Не было рядом никакого чужого Славика — был только Димка, помолодевший, коротко стриженный, родной. Такой, о каком она мечтала всю свою жизнь.
— Прости, я не знаю, что со мной, — прошептала она, медленно склоняя голову ему на плечо.
А он обнял ее своими огромными руками, поднял высоко — точно как Димка — и легко отнес в спальню. Только через несколько часов безумства странный дурман начал рассеиваться.
— Боже мой! Что же это опять? Что я делаю? — вдруг встрепенулась Маринка и села, встревоженно оглядываясь.
— По-моему, ты все очень хорошо делаешь, — улыбнулся Весельцов и вытянулся в кровати.
— Нет-нет, так нельзя! Сейчас же Илюшка придет… — Голубева взялась за голову, которая мучительно гудела. — Уходи!
Она вскочила, заметалась по комнате и стала швырять ему прямо в постель брюки, носки, рубашку.
— Да что с тобой?
— Уходи немедленно! И не смей здесь появляться. Никогда! Ты слышишь?
— Хорошо, хорошо… Ты только успокойся…
— Уходи!
Маринка побежала в ванную и закрылась там. Слава медленно оделся, аккуратно по-армейски заправил сбитую постель и постучал ей в дверь:
— Эй, ты там в порядке? Какая вожжа тебе под хвост попала? Ладно, не сердись, я уже ухожу…
И действительно — тихо закрыл за собой входную дверь и ушел. Маринка несколько дней снова была сама не своя. Присутствие рядом второго Димки лишало ее разума и воли, возвращало к тому, что она настойчиво пыталась забыть. Только инстинкт самосохранения еще кричал, что надо бежать от этой новой беды. От душевных метаний у нее поднялась температура, которая держалась несколько дней, несмотря на все лекарства. В бреду Маринка видела, как к ней приближается любимый, улыбающийся Димка, лет двадцати пяти от роду, но вдруг его лицо становится искаженным, незнакомым, изо рта выглядывают клыки — и он впивается ими прямо ей в шею…
Когда ей стало получше, Весельцов однажды днем приехал ее навестить. И Маринка его снова впустила — не понимая, зачем это делает. Она лежала в постели, а он сидел рядом на стуле и улыбался.
— Я же ничего не знаю о тебе, — слабым голосом сказала она, пытаясь скрыть свою радость от новой встречи, — расскажи.
— Что рассказывать? Не умею я. Я военный… Меня служить учили, а не языком болтать. Ну родился в Саратове. Мать умерла через три года…
— Умерла? — Маринка даже на локте приподнялась. — Быть такого не может!
— Почему ты удивилась? Я что-то не то сказал? — смутился Славик.
— Нет, продолжай, продолжай!
— Меня воспитали отец и мачеха. Отец тоже был военный, я его почти не видел. Разъезды сплошные. Мачеха занималась другими детьми. Меня в шестнадцать лет отдали в военное училище. Потом поездил по стране. И вот осел в училище, про которое ты знаешь…
— И где тебя все знают как отличного мужика! — съязвила Маринка.
— Это неправда… Вот. Отец умер три года назад. С мачехой не общаюсь, у них своя жизнь. А еще я от Розы ушел… Не могу больше разрываться!
Слава снова густо покраснел и затих. Голубева невольно залюбовалась его красивым, гладким лбом, светлыми ресницами, загнутыми кверху… Она потянулась к нему губами и прикоснулась к щетинистой щеке… Димка, Димка! Все возвращается на круги своя.
После болезни Маринка попыталась как-то собрать разбегающиеся мысли. В конце концов, она уже далеко не девочка. У нее семья, сын, работа. Устоявшийся, в целом благополучный быт. А тут в ее жизнь врывается нечто, что ставит под сомнение все дальнейшее существование в прежнем режиме. Разум твердил, что нельзя этого допускать. А душа… Душа ликовала, исполненная каким-то гибельным, но могучим женским торжеством. Ну и пусть настоящий Димка дважды отвергал ее детей и тысячу раз — ее саму. Теперь перед ней — его улучшенная копия. Красивый, сильный, молодой. Даже чересчур — на целых семь лет моложе Соловьева, а значит — ее тоже… Это не та жалкая месть, которую она устроила ему, выйдя замуж за Голубева! Теперь она может общаться с самим Димкой, только с лучшим — ах как хотелось ей тогда в это верить! Это лине главное доказательство женской силы — изменить любимому с ним самим? Пережить заново все то, что судьба не дала ей пережить с тем, единственным, незабвенным? Разум постепенно перестал сопротивляться, запутавшись в собственной аргументации, и, наконец, тихо сдался.
Бежали дни. Вячеслав стал приезжать все чаще. Маринка ходила с ним в кино и в дешевые кафе — на рестораны денег не было. Однажды они засиделись в таком заведении, и Весельцов опоздал на свою электричку, которая отправлялась полвторого ночи.
— Что теперь будет? Мне же даже пойти тут не к кому… Он стоял на перроне, как будто заблудившийся школьник,
с недоуменно-обиженным выражением лица. Маринка невольно рассмеялась:
— Как это — не к кому? У тебя тут Роза есть…
— Ты шутишь! — Славка поднял на нее глаза и покраснел. — Ну что я теперь буду делать?
— Да не дрожи ты так, герой-любовник! Не оставлю тебя на вокзале куковать. Поехали ко мне!
— Как — к тебе? А Павел?
— Павел уже спит. Едем!
— Ну если… Но…
Голубева рассмеялась и закрыла ему рот ладонью:
— У вас в армии все такие трусы? А кто же тогда родину защищает?
Они поймали такси и минут через сорок добрались до района, где жила Маринка.
— Сплошное разорение с тобой! Я еще не настолько богата, чтобы на такси ночами разъезжать… — Маринка улыбнулась, беря Славку за руку.
Когда входили в подъезд, Весельцов дрожал как осиновый лист. У квартиры Голубева сделала ему знак рукой, прислушалась и стала осторожно отпирать дверь.
— Марин, а может, я все-таки пойду? Неудобно как-то!
— Молчи!
В квартире было тихо, все спали. Славка быстро разделся у порога и замер, не зная, что делать дальше.
— Бери свои вещи и иди за мной! — прошептала Маринка.
Она на цыпочках прошла в гостиную, быстро разделась и, не зажигая света, нырнула под одеяло.
— А где же Павел?
— Мы давно не спим вместе. Он спит в одной комнате с Ильей. Иди ко мне! — Маринка весело протянула из-под одеяла руки. Славка осторожно залез к ней, нервно мотая рыжей головой.
— И все-таки это нехорошо!
— Кто бы говорил!
Не сомкнувшая за ночь глаз Маринка слышала, как Павел Иванович встал — как обычно рано. Из гостиной хорошо было слышно, как он умывался, возился с чайником на кухне. Потом проснулся Илья, прошлепал на кухню, где отец накормил его завтраком.