- Лена у вас?
- Может быть поздороваешься? И звонок, кстати, работает.
- Извини. Здравствуй. Я ищу Лену. Она здесь?
- Да, но я не уверен, хочет ли она тебя видеть.
- Что она вам рассказала?
- Знаешь, что уж там рассказывать, когда у неё лицо разбито. Я девушкам обещал, а то бы я с тобой сейчас тоже кулаками разговаривал. Женщину ударить, к тому же беременную, собственную жену!
Я думаю тебе лучше уйти. Я скажу Лене, что ты приходил.
- Но она должна уйти со мной, сейчас!- голос у Игоря сорвался, стало заметно, что теперь он на грани истерики.
- Хорошо, подожди.
Я закрыл дверь, не пуская его в дом, и подойдя к ванной, позвал Настю. Она выглянула, и я объяснил ситуацию.
- Не пускайте его, не надо!- закричала Лена из ванной.
- Я пойду, попробую уговорить, чтобы он хоть до завтра разговоры отложил.
- Стас, - Настя схватила меня за руку, - Только, я прошу тебя...
- Да не волнуйся, не буду я его бить, этого идиота.
Я вышел на крыльцо. Игорь больше не стоял под дверью. Он спустился в садик и сидел, согнувшись на деревянной лавочке, освещённой фонарём, и, кажется, плакал.
- Игорь?
- Ты же ничего не знаешь. Я не мог его выгнать, не мог. Я боюсь его...
- Послушай...
Он прервал меня. Слова выскакивали из него прерывистым, неровным потоком.
- Тогда, год назад... я напился, а Наташа осталась со мной, всё наливала.. Николай и Оля ушли, хотели купаться.... Они работали раньше вместе, в Москве... Не хотели рассказывать... И больше я её не видел.
- Кого не видел?
- Олю! Она не вернулась! Наташа сказала, что уехала, но она не собиралась. Вещи...
- Какие веши?
- Олины. Они остались. Николай сказал, она просила послать посылкой, а ей надо было уехать, срочно...Я хотел собрать, но Наташа сказала, что сама...Я звонил потом. У меня телефон был, в Москву, Олиной маме, она с мамой жила... Я Ханса там видел!
- В Москве?
- Нет, в деревне этой, где мы тебя встретили... А мама говорит, Оли нет, пропала, в розыске...Мы когда дом этот сняли, я его сразу узнал. А он меня не запомнил. Теперь уже всё равно...
- Слушай, хочешь рассказывать, давай связно. Я не понимаю ничего. - злиться на Игоря я уже не мог, в таком он был состоянии, к тому же кое-что я всё-таки понимал, и это мне совершенно не нравилось, - хочешь, я отвезу тебя домой, а с Леной всё в порядке, завтра попробуешь помириться.
- Да, я поеду.
Кажется, он только что заметил, что говорил со мной.
- Я на машине, спасибо. Скажи Лене, что я её... Не надо, лучше сам... Можно я завтра с утра приеду?
- Слушай, это ваши с Леной дела. Приезжай.
- Спасибо.
Он встал, вышел через калитку, я слышал его шаги, удаляющиеся направо по улице. Вдруг он остановился и крикнул из темноты:
- Стас, я ничего тебе не говорил! И, судя по звуку, побежал. Я вернулся в дом.
Настя сидела на кухне и курила.
- Лена спит. Я её уложила. Ну что? Он как?
- Да невнятно. Ничего толком не объяснил.
Я пересказал Насте то, что услышал от Игоря.
- Знаешь, лучше нам в это дело не вникать. Завтра приедет, помирятся. Может спать пойдём?
- Пошли. Ну, сегодня выдался денёк!
- Да, неплохо с дороги...
Я проснулся раньше, чем хотелось бы, разбуженный рабочими, очередной раз исправляющими русло реки, текущей неподалёку. Мы жили на разливе и город, не желая быть затопленным по весне, каждый год пытался укротить реку. Впрочем, без особых успехов. Не кухне меня ждала записка. "Лена уехала домой. Я ушла с детьми на рисование. Целую, люблю." Я сделал себе кофе и закурил. На улице было холодно, идти никуда не хотелось, делать что-либо тоже. Я курил и наблюдал, как растворяется дым, пропущенный через холодный свет, скрытого дымкой солнца. И это случилось снова.
Солнце стояло слишком высоко, чтобы слепить глаза, но всё пространство между ним и землёй было заполнено светом и гулом. Где-то работала пила, пъяная от бензина, и Габриэль слышал обрывающийся ударом падения крик живого ещё дерева. Ковш вгрызался в обрыв и, отплёвываясь камнями, трактор отъезжал в сторону высыпать землю, оставляя след грязью и раздавленной травой. Габриэль имел дар слышать и бежал, не в силах никому помочь, от этих стонов, последних криков, но душа рвалась и не было спасения для него. А солнце стояло уже слишком высоко, чтобы жечь, но имело дар видеть и сгорало от боли изнутри. Габриэль чувствовал эту боль и звал ветер, и тот прилетал. И были крыльями его облака. Он спешил дальше так, как всегда спешат ветра куда-то, но облака прятали сейчас землю, давая солнцу отдохнуть. А Габриэль ждал, потому что только Маурин могла помочь забыть о боли - ему.