Расправившись с ядовитой бутылкой, Гоша заперся в туалетной кабинке и наконец-то взялся за шприц. Укололся и блаженно откинулся на прохладный сливной бачок. Теплая волна первого прихода накатила, побежала, закружилась по жилочкам, и жить стало хорошо и уютно.
Сколько их было в его жизни, этих унитазных бачков. Этих туалетных кабинок, где приходилось ширяться, вздрагивая от каждого случайного стука. Ничего, ничего, теперь не будет. Теперь он самый главный.
Наркотик, как всегда, не подвел. Хорошо стало. Приятное блаженство накатилось на него, как теплое море. Волна за волной набегали, растекались, захлестывали. И он погружался в них. Тонул. Все глубже и глубже. Очень сильный приход, понимал он, какой-то слишком сильный. Гоша сам не заметил, как потерял сознание…
– Пошли отсюда, – сказал Ерш Длинному, когда Гоша вприпрыжку скрылся за дверью мужского туалета.
– А Гоша? – не понял Длинный.
– А что Гоша? Не будет больше Гоши. Улетел наш Гошенька далеко и надолго.
Ерш усмехнулся с видом снисходительного превосходства. Ему откровенно нравилось быть начальником.
Они вышли из прохладного, кондиционированного зала в удушливую летнюю жару.
Пал Палыч нарушал. Превышал скорость так, что машину заносило на поворотах. Засевший в кустах гаишник радостно кинулся ему наперерез. Но, узнав машину и водителя, только погрозил полосатой палкой и махнул рукой: проезжай, мол, быстрей, не вводи в искушение. Его бывший ученик Саша Федоров. У парня были хорошие способности к физике. Теперь вот палкой на дороге машет. Правда, хорошо зарабатывает…
Стрелка спидометра качалась между ста двадцатью и ста сорока. Движок натужно ревел, но тянул. Руль бился под руками, как живая рыба на прилавке. От непривычного напряжения слезились глаза.
Обычно Пал Палыч так не ездил, девяносто по трассе, шестьдесят – в городе, как положено, правила тоже не дураки составляют. Для неуклюжих российских машин наши спокойные правила – самые подходящие, всегда считал Пал Палыч. Постоянно мотаясь по дорогам, много видел он этих гонщиков, отдыхающих по придорожным кюветам рядом с покореженными автомобилями.
В принципе, спешить ему было некуда. Даже наоборот. До назначенного времени оставалось еще полчаса, а ехать – километров двадцать от силы. До деревни Оладушкино. В Оладушкине жил кум Пал Палыча Евгений, крестный дочери, двоюродный брат жены-покойницы. А следовательно, вдвойне родственник. Пал Палыч не то чтобы сильно любил кума Евгения. Но уважал. Евгения всегда все уважали. Правда, никто не любил.
Но дело даже не в этом. В Оладушкино Пал Палыч ехал по заданию. Это очень важно, сказал ему Паисий. Очень, очень важно, несколько раз повторил он. Пал Палыч ему поверил. Ему трудно было не верить.
Задание было простое. Он, Пал Палыч, должен был отъехать от города ровно на пятьдесят километров. И ровно в 15.00 нажать кнопку. И все. Но это очень важно. Очень.
Кнопку Паисий ему дал с собой. Красную круглую кнопку на белой гладкой коробочке. Маленькая коробочка, на ладони умещается, но тяжелая, словно металлическая. А по виду – дешевый пластик.
Странное, конечно, задание. Абсолютно шпионское какое-то. Как из плохого фильма. Но не из фильма. Пал Палыч верил Паисию. Даже когда не знал, что он инопланетянин. Глаза у него такие. Нечеловечески спокойные. Мудрые глаза, другого слова не подберешь. Пожившие такие глаза, словно прожившие тысячу лет и проживающие вторую. Человек с такими глазами не станет ковырять железнодорожный откос саперной лопаткой, закладывая мину под рельсы. Бред собачий. Человек? В том-то и дело, что нет…
Он, Пал Палыч, так с ним толком и не поговорил, вроде как не о чем оказалось. А ведь хотел, сколько лет хотел…
И кнопка в кармане. А вдруг…
Очень важно. Очень…
Пива бы выпить для прояснения мозгов, подумал Пал Палыч. Потом еще немножко подумал. А все-таки лучше – водки, согласился он с сам собой.
Фигуру, одиноко бредущую по обочине шоссе, Пал Палыч заметил в последний момент. Затормозил так, что завизжали колодки.
Это был районный психиатр Остапченко. Пал Палыч первый раз его таким видел. Врач был одет в рваную ковбойскую шляпу, темный, потерявший цвет плащ и литые, ядовито-желтые резиновые сапоги женского фасона. В руках он держал плетеную корзинку, где, среди нескольких сыроежек ярко краснели два больших мухомора.