— Марион, — сказал он, — вы подозревали, что я опять к вам приеду?
— Конечно.
— Мне пришлось ехать в отцу, иначе я был бы здесь раньше. Вы знаете, что я приеду еще, еще раз, пока вы не скажете мне утешительного словечка.
— Я знала, что вы опять приедете, потому что вы были у отца, в Сити.
— Я ездил просить его позволения — и получил его.
— Едва ли вам нужно было, милорд, давать себе этот труд.
— Но я нашел это нужным. Когда человек желает увезти девушку из ее родного дома, сделать ее хозяйкой своею, то принято, чтоб он просил на это позволения ее отца.
— Это бы так и было, если бы вы смотрели выше, как вам и следовало смотреть.
— Это справедливо. Всякая дань уважения, какую человек может оказать женщине, должна быть оказана моей Марион. — Она взглянула на него, в этом взгляде отразилась вся любовь, переполнявшая ее сердце.
— Отвечайте мне честно. Разве вы не знаете, что будь вы дочерью самого гордого лорда Англии, я бы не счел вас достойной другого обращения, чем то, которое, на мой взгляд, теперь принадлежит вам по праву?
— Я только хотела сказать, что отец не мог не почувствовать, что вы оказываете ему большую честь.
— Об этом между нами и речи быть не может. У меня с вашим отцом дело шло о простой честности. Он поверил мне и согласился видеть во мне зятя. У нас же, Марион, у нас с вами, теперь когда мы здесь совершенно одни, у нас, которые, как я надеюсь, будем друг для друга целым миром, может быть речь только о любви. Марион, Марион! — Тут он бросился перед нею на колени и обнял ее.
— Нет, милорд, нет, этого не должно быть.
Он завладел обеими ее руками и заглядывал ей в лицо. Теперь настало время говорить о долге, говорить энергически, если она желала, чтоб слова ее оказали какое-нибудь действие.
— Этого не должно быть, милорд. — Она высвободила свои руки и поднялась с дивана. — Я также верю в вашу честность. Я в ней уверена как в собственной. Но вы меня не понимаете. Подумайте обо мне как о сестре.
— Как о сестре?
— Как бы вы хотели, чтоб поступила ваша сестра, если б ее посетил человек, о котором она знала бы, что никогда ей не бывать его женой? Желали ли бы вы, чтоб она позволила ему целовать себя, только потому, что знает его за честного человека?
— Нет, если б она не любила его.
— Любовь тут не при чем, лорд Гэмпстед.
— Не при чем, Марион!
— Не при чем, милорд. Вы сочтете, что я важничаю, если я заговорю о долге.
— Отец ваш разрешил мне приехать.
— Без сомнения, я обязана ему покорностью. Если он прикажет мне никогда не видать вас, надеюсь, что этого было бы достаточно. Но есть другие обязанности.
— Какие, Марион?
— Мои к вам. Если я обещаю вам быть вашей женой…
— Обещайте.
— Если бы я обещала это, разве я не была бы обязана прежде всего думать о вашем счастии?
— Во всяком случае, вы бы его сделали.
— Хотя я не могу быть вашей женой, я, тем не менее, обязана и буду о нем думать. Я вам благодарна.
— Любите вы меня?
— Позвольте мне говорить, лорд Гэмпстед. С вашей стороны невежливо прерывать меня таким образом. Я вам искренне благодарна и не хочу показать своей благодарности тем, что, я знаю, погубило бы вас.
— Любите вы меня?
— Если б я любила вас всем сердцем, это не заставило бы меня даже подумать сделать то, о чем вы меня просите.
— Марион!
— Нет, нет, мы совершенно не подходим друг к другу. Вы стоите так высоко, как только может стоять человек по крови, богатству и связям. Я ничто. Вы назвали меня лэди.
— Если Бог когда-нибудь создал лэди… то это вы.
— Он лучше меня создал. Он сделал меня женщиной. Но другие не дали бы мне этого названия. Я не умею говорить, сидеть, двигаться, даже думать, как они. Я себя знаю и не дерзну сделаться женой такого человека, как вы. — При этих словах на лице ее вспыхнул румянец, глаза загорелись и она, словно подавленная волнением, снова опустилась на диван.
— Любите вы меня, Марион?
— Люблю, — сказала она, вставая и выпрямляясь. — Между нами не должно быть и тени лжи. Я люблю вас, лорд Гэмпстед.
— Тогда, Марион, вы будете моей.
— О, да, теперь я должна быть вашей — пока жива. Настолько вы меня победили. Если никогда не любить другого, молиться за вас день и ночь как за самое дорогое существо в мире, напоминать себе ежечасно, что все мои мысли принадлежать вам, значить быть вашей, то я ваша и останусь вашей, пока жива; но только — в мыслях, в молитвах…
— Марион, Марион! — Он опять стоял перед ней на коленях, но почти не прикасался к ней.