— Мы очень рады снова видеть вас, сэр, — сказал мистер Джирнингэм, в первую минуту не совсем ясно понимая, как ему приличнее обратиться в сослуживцу.
— Благодарю вас, мистер Джирнингэм. Я возвратился совершенно благополучно.
— Мы все с восхищением узнали… то, что узнали, — осторожно сказал мистер Джирнингэм.
— Клянусь, да, — сказал Боббин. — Ведь это правда, не так ли? Такое чудное имя!
— Столько правды: и столько неправды, что я хорошенько не знаю, как и ответить вам, — сказал Роден.
— Но вы же? — спросил Гератэ… и остановился, не дерзая выговорить громкий титул.
— Нет, это-то именно и несправедливо, — возразил тот.
— Но это правда, — крикнул Крокер, вскакивая со стула. — Правда, правда! Это совершенно верно. Он — герцог ди-Кринола. Конечно, мы так будем называть его, мистер Джирнингэм; неправда ли?
— Право, не знаю, — сказал мистер Динрнингэм.
— Позвольте мне знать свое имя, — сказал Роден.
— Нет, нет, — продолжал Крокер. — Это делает честь вашей скромности, но друзья ваши этого допустить не могут. Мы совершенно уверены, что вы — герцог. Человека называют именем, какое он носит, а не тем, какое ему заблагорассудится. Если б герцог Миддльсекс назвался мистером Смитом, он все равно был бы герцогом; не правда ли, мистер Динрнингэм? Весь свет звал бы его герцогом. То же должно быть и с вами. Я не назвал бы вашу светлость мистером… вы знаете, что я хочу назвать, но я никогда более не выговорю этого имени — ни за что в мире.
Роден сильно нахмурился.
— Обращаюсь к целому департаменту, — продолжал Крокер, — прося его, в виду его собственной чести, называть нашего дорогого и высокочтимого друга, при всех случаях, его настоящим именем. Пью за здоровье герцога ди-Кринола!
В эту самую минуту Крокеру принесли его завтрак, состоявший из хлеба с сыром и кружки пива. Он поднес оловянную кружку ко рту и выпил во славу своего аристократического приятеля, без всякой мысли о насмешке. Для Крокера было великим делом находиться в соприкосновении с человеком, обладающим таким аристократическим титулом. В глубине души он благоговел перед герцогом. Он охотно бы просидел здесь до шести или семи часов, исправил бы за герцога всю его работу, только потому, что герцог — герцог. Он не исполнил бы ее удовлетворительно, потому что ему не было свойственно хорошо исполнять какую бы то ни было работу, но он исполнил бы ее так же хорошо, как исполнял собственную. Он ненавидел работу; но он готов был скорей проработать всю ночь, чем видеть герцога за работой, — так велико было его уважение в аристократии вообще.
— Мистер Крокер, — строго сказал мистер Джирнингэм, — вы превращаетесь в чистую язву.
— В язву?
— Да, в язву. Когда вы видите, что джентльмен чего-нибудь не желает, вы не должны этого делать.
— Но когда имя человека остается его именем!
— Все равно. Раз он этого не желает, вы не должны этого делать.
— Если это настоящее имя человека?
— Все равно, — сказал мистер Джирнингэн.
— Если джентльмену угодно сохранить инкогнито, почему ему не исполнить своего желания? — спросил Гератэ.
— Если б герцог Миддльсекс назвался мистером Смитом, — сказал Боббин, — всякий джентльмен, который был бы джентльменом, не стал бы ему противоречить.
Крокер, не побежденный, но на эту минуту озадаченный, надувшись присел к своему столу. Хорошо было жалким людям; слабым существам как Джирнингэм, Боббин и Гератэ, отказываться от своей добычи, но он не желает, чтоб его так обманывали.
В Парадиз-Роу все были положительно против Родена; не только Демиджоны и Дуфферы, но и мать и мистрисс Винсент. Последняя посетила мистрисс Роден в первый понедельник по ее возвращении. О многом надо было потолковать.
— Печальная, печальная история, — сказала мистрисс Винсент, дослушав рассказ кузины до конца и качая головой.
— Во всех наших историях, мне кажется, много печального. У меня мой сын и никакая мать не может иметь больше оснований гордиться сыном. — Мистрисс Винсент снова покачала головой. — Я утверждаю это, — повторила мать, — а имея такого сына, я не могу допустить, что тут была одна печаль.