— Слова Крокера показались мне очень неприличными, — сказал Боббин.
— Крокер животное, — сказал Гератэ.
— Что ему за дело — кто что ест за завтраком? — продолжал Боббин.
— Он просто любит повторять аристократическое имя, — сказал Гератэ.
— По-моему, верх неприличия толковать о чьих бы то ни было друзьях, если вы сами с ними незнакомы.
— По-моему, также, — сказал Роден, поднимая голову.
— Но что еще неприличнее, так это желание надоедать кому-нибудь. Я не особенно нежно люблю Крокера, но лучше, кажется, нам всем об этом больше не думать. — На это молодые люди обещали, что они, по крайней мере, об этом и думать забудут, и ушли. Джордж Роден скоро последовал за ними, так как никто в этом департаменте не имел привычки засиживаться за работой после четырех часов.
На возвратном пути домой Роден думал об этой маленькой стычке больше, чем она того заслуживала. Он сердился на себя зато, что она не шла у него из ума, а между тем продолжал думать о ней. Неужели такое ничтожное существо, как Крокер, могло рассердить его двумя, тремя словами? Но он был раздосадовав, и не знал чем бы помочь горю.
Если Крокер захочет продолжать толковать о лорде Гэмдстеде, ничем нельзя будет заставить его замолчать. Нельзя надавать ему пинков, поколотить его, вытолкать из комнаты. В смысле реальной помощи мистер Джернингэм был бесполезен. Что же касается до того, чтоб пожаловаться департаментскому Эолу на то, что известный клерк говорит о лорде Гэмпстеде, об этом, конечно, не могло быть и речи. Он уже употребил сильные выражения, назвав поступки его вульгарными и недостойными джентльмена, но если человек оставляет сильные выражения без внимания, что ж может еще ему сделать рассерженная жертва?
Затем мысли его обратились к его отношениям к семейству маркиза Кинсбёри вообще. Не дурно ли или, по меньшей мере, не глупо ли он поступил, выйдя из собственной сферы? В настоящую минуту лэди Франсес была ему ближе, чем даже лорд Гэмпстед, играла большую роль в его жизни, занимала большее место в его мыслях. Не достоверно ли, что из отношений между ним и лэди Франсес возникнет больше горя, чем счастия? Не вероятно ли, что он отравил всю жизнь любимой женщины? С спокойным лицом и самоуверенной улыбкой объявил он матери, что никакие земные силы не станут между ним и его невестой, что также несомненно, что она найдет возможность выйти из замка отца своего и обвенчаться с ним, как несомненно, что любая служанка или дочь хлебопашца соединится с своим возлюбленным. Но что в этом толку, если она выйдет только на встречу горю? Страна так организована, что он и эти Траффорды действительно принадлежать к различным породам; различие между ними так же велико, как различие между негром и белым. Почтамтский клерк может, правда, сделаться герцогом; тогда как кожу негра не отмыть до бела. Но пока они с лэди Франсес в своих настоящих условиях, расстояние между ними так велико, что им невозможно сблизиться, не порвав других отношений. Свет мог быть неправ в этом. По его мнению, он был неправ. Но пока факты эти существуют, они слишком сильны, чтобы можно было оставлять их без внимания. Он мог исполнить свой долг по отношению к свету, стараясь пропагандировать собственные воззрения, в виду того, чтоб расстояние несколько уменьшилось и при его жизни. Он был уверен, что расстояние уменьшается, ему казалось, что он должен был бы довольствоваться этим. Насмешки такой личности, как Крокер, были неважны, хотя неприятны, но и они обнаруживали общее настроение. Такая дружба, как его дружба с лордом Гэмпстедом, показалась Крокеру смешной.
Крокер не заметил бы комической стороны, если б другие также ее не замечали. Даже родная мать его ее замечает. Здесь, в Англии, считалось такой нелепостью, чтобы он, почтамтский клерк, был близок с такой особой как лорд Гэмпстед, что даже какой-нибудь Крокер мог над ним смеяться! Что же скажет свет, когда станет известным, что он намерен вести лэди Франсес «к алтарю»?
Благодаря всем этим размышлениям, он был не в радужном настроении духа, когда достиг своего дома в улице Парадиз-Роу.
VIII. Мистер Гринвуд