— Она совсем не моя мисс Фай. Она — приятельница моей матери.
— Счастлива твоя мать. Женщина, незнакомая с тщеславием, с ревностью, с завистью…
— Где найдешь ты такую?
— Мать твоя. Такая женщина может, мне кажется, любоваться женской красотой почти так же, как мужчина.
— Мать часто говорила мне о добрых качествах Марион, но не особенно распространялась насчет ее красоты. Для меня главная ее прелесть — голос. Она говорит музыкально.
— Так, вероятно, говорила Мельпомена… Часто она бывает у вас?
— Всякий день, кажется, но по большей части без меня. Несмотря на то, мы с ней большие друзья. Она иногда отправляется со мной в город, в четверг утром, на митинг.
— Счастливец! — Роден пожал плечами, как бы сознавая, что счастие такого рода должно придти к нему из другого источника, если вообще придет. — О чем она говорит?
— По большей части о религии.
— А ты?
— О чем-нибудь другом, если она мне позволит. Ей бы хотелось обратить меня. Я вовсе не жажду обратить ее, так как действительно убежден, что она и так хороша.
— Да, — сказал Гэмпстед, — его обратная сторона того, что мы привыкли называть передовыми взглядами. При всей моей самоуверенности, я никогда не осмеливаюсь касаться религиозных воззрений тех, кто моложе или слабее меня. Я чувствую, что за них, во всяком случае, бояться нечего, если они искренни. Никто, мне кажется, еще не навлек на себя опасности, веруя в божественность Христа.
— Никто из них не знает, во что верует, — сказал Роден, — так же, как и мы с тобой. Люди толкуют о верованиях, точно его вопрос решенный. Оно так только для немногих; да и этим немногим недостает воображения. Как провел ты время в замке Готбой?
— О, так себе, недурно. Все были очень любезны, сестре моей там понравилось. Местность прелестная. Дом был полон гостей, которые презирали меня больше, чем я их.
— Этим, пожалуй, много сказано.
— Было несколько необыкновенных обезьян. Одна девица, не из очень молодых, спросила меня, что я намерен делать со всей землей, когда отниму ее у всех. Я ответил ей, что когда она вся будет разделена поровну, то даже всем дочерям достанется по хорошенькому поместью, и что при таких обстоятельствах все сыновья непременно женятся. Она признала, что такой результат был бы необыкновенно хорош, но объявила, что не верит в него. Свет, в котором мужчины желали бы жениться, превосходит ее понимание. Раз я там охотился.
— Охота, вероятно, плохая?
— Если б не случилось тут одной помехи, она была бы очень хороша.
— Мешали вероятно горы и озера?
— Вовсе нет. Горы мне полюбились своим эхом, а озера нам не мешали.
— Зачем же дело стало?
— Явился один субъект.
— Который был тебе антипатичен?
— Который оказался невыносимым.
— Разве нельзя было от него отделаться?
— Отделаться было невозможно. Я, наконец, достиг этого только тем, что повернул лошадь и поехал назад, когда мы ухо ехали домой. Я предложил было ему ехать дальше, пока я постою, — но он не захотел.
— Неужели дошло до этого?
— Положительно. Я просто бежал от него; не так как мы это проделываем в обществе, когда ускользаем под каким-нибудь предлогом, предоставив собеседнику думать, что он нам доставил большое удовольствие, но категорически выразив мое мнение и намерение.
— Кто ж он такой?
В этом-то и был вопрос. Гэмпстед затем приехал, чтоб сказать, кто он такой, и потолковать о нем нисколько не стесняясь. Он твердо решился это сделать. Но он предпочитал не приступать к строгому обличению приятели, пока они не пойдут вместе пройтись, а теперь и не хотелось выйти из дома, не поговоривши еще о Марион Фай. Он имел намерение обедать в полном одиночестве в Гендон-Голле. Насколько приятнее было бы, если б он мог обедать в улице Парадиз-Роу с Марион Фай! Он знал, что мистрисс Роден обыкновенно рано обедала по воскресеньям, с тем, чтоб две девушки, составлявшие ее штат, могли отправиться — в церковь или к своим обожателям, как им заблагорассудится. Он уже обедал здесь раза два, уничтожал скромную, но скрашенную обществом, баранину Голловэя, отдавая ей предпочтение перед разнообразным, но одиноким, обедом в Гендоне. Не было, однако, ни малейшего основания предполагать, что Марион Фай будет обедать в доме № 11, даже допуская, что его бы пригласили. В сущности, ничто не могло быть менее вероятно, так как Марион Фай никогда не покидала своего отца. Ему не хотелось дать понять приятелю, что он жаждет дальнейшего, безотлагательного сближения с Марион. В этой выходке было бы нечто нелепое, на что он не решался. Только если б он мог провести день в Парадиз-Роу, а затем отправиться пешком домой с Роденом уже темным вечером, он мог бы, казалось ему, совершенно легко сказать то, что имел высказать.