— Это очень старая история, — сказала маркиза, которая знала, что муж ее и Гэмпстед сложились, чтобы спасти юношу от позора.
— А между тем, вы ставите мне в упрек, что Гэмпстед не член никакого клуба! Нет клуба в Лондоне, в который он не мог бы попасть завтра, если б только записался.
— Что бы ему попытаться записаться в Карльтон-клуб, — сказала милэди, которой отец, брат и все кузены принадлежали к этому аристократическому и исключительному политическому кружку.
— Я бы от него отрекся, — сказал все еще либеральный маркиз, — т. е. я хочу сказать, конечно, что он ничего подобного не сделает. Но говорить, что молодой человек опозорил себя потому, что не охотник до клубной жизни, нелепо; а с твоей стороны, как мачехи, очень дурно.
Говоря это, он заглянул ей в лицо с таким выражением, точно хотел сказать: «Теперь вы знаете настоящее мое мнение о вас». В эту минуту раздался легкий стук в дверь, и мистер Гринвуд просунул в нее голову.
— Я занят, — очень сердито сказал маркиз.
Несчастный, смущенный капеллан удалился в свою комнату, которая также находилась в первом этаже, за тою, где теперь восседал его патрон.
— Милорд, — сказала жена его, — если вы вините меня по отношению к вашим детям, я не хочу более жить под одной кровлей с вами.
— Так уезжайте.
— Я старалась исполнить свой долг по отношению к вашим детям, и не сладко мне от них приходилось. Если вы находите, что дочь ваша теперь ведет себя прилично, я могу только умыть руки.
— Умывайте, — сказал он.
— Прекрасно. Конечно, я не могу не страдать глубоко, так как тень этого позора должна более или менее пасть на моих родных голубков.
— Надоели мне голубки, — сказал маркиз.
— Они — ваши родные дети, милорд; ваши родные дети.
— Конечно. Отчего им не быть моими родными детьми? Они благоденствуют и будут настолько обеспечены, насколько должны быть обеспечены младшие братья.
— Не думаю, чтоб вы их сколько-нибудь любили, — сказала маркиза.
— Это неправда, вы знаете, что я их люблю.
— Вы сказали: «надоели мне голубки», когда я заговорила о них. — Тут бедная мать зарыдала.
— Мало ли что вы заставите человека сказать. Послушайте, я не позволю бранить Гэмпстеда и Фанни в моем присутствии. Если что-нибудь и не так, я должен страдать больше вашего, так как они мои дети. Вы сделали для нее жизнь здесь невозможной…
— Я этого не сделала. Я только исполнила свой долг по отношению к ней. Спросите мистера Гринвуда…
— К чорту мистера Гринвуда! — сказал маркиз. Он так-таки и выговорил это слово целиком, хотя впоследствии, когда ему часто ставили это обстоятельство в укор, и отрицал это. Милэди совершенно ясно расслышала это выражение и сейчас же величаво вышла из комнаты, тем самым показывая, что ее женское чувство так уязвлено, что для нее становится невозможным долее выносить присутствие такого злоязычного чудовища. До настоящей минуты она далеко не была победительницей; но вульгарное восклицание мужа возвратило ей значительную долю ее обаяния, так что она получила возможность покинуть поле битвы, как полководец, все силы которого находятся в надлежащем порядке. Он объявил, что ему «надоели» родные дети и послал «к чорту» собственного капеллана!
Маркиз несколько времени просидел один в раздумье, а затем дернул шнурок, служивший телеграфом между его комнатой и той, в которой находился священник. Это не была простая сонетка, чем оскорблялось бы достоинство духовной особы, ни телефон, что опять неудобно, так как требует, чтоб человек наклонился и приближался к нему губами, но механизм, посредством которого производился легкий стук в стену, дававший обитателю комнаты знать, что его зовут, без всякого унизительного, для его самоуважения, процесса. Капеллан явился на зов и, слегка постучавшись в дверь, опять стоял перед лордом. Маркиза он застал на ногах, у камина, чем, как он прекрасно знал, ему давалось понять, что и ему не намерены предложить стула.
— Мистер Гринвуд, — сказал маркиз, голосом, который он желал сделать особенно кротким, но в котором в то же время слышалось что-то угрожающее, — я в настоящую минуту не намерен беседовать с вами о предмете, которого должен коснуться, а так как присутствие ваше мне нужно минуты на две, я не задержу вас, попросив вас садиться. Если б я мог убедить вас выслушать меня, не отвечая мне, это, мне кажется, было бы лучше для нас обоих.
— Конечно, милорд.
— Я запрещаю вам говорить со мной о лэди Франсес.