— Можете, — сказала Марион.
— Я также сделала блестящую партию; блестящую в смысле мирских почестей. По положению я, в девушках, стояла, может быть, выше, чем вы теперь. Но меня вознесли еще выше, и принимая имя, данное мне мужем, я уверила себя, что с честью буду носить его. Я его не опозорила, но брак мой был несчастный.
— Он сам был добр? — спросила Марион.
— Он был слаб. Уверены ли вы, что лорд Гэмпстед силен? Он был непостоянен. Уверены ли вы…
— Мне кажется, он был бы постоянен, сказала Марион.
— Потому что вы готовы поклоняться тому, кто удостоил сойти с своего пьедестала и преклониться перед вами. Не так ли?
— Может быть, и так, — сказала Марион.
— Да, дитя мое… Может быть и так. Подумайте, что за тем может последовать: разбитые сердца, подавленное честолюбие, погибшие надежды, личные антипатии, может быть, ненависть.
— Нет, нет, не ненависть.
— Дожила же я до того, что меня возненавидели? — Она замолчала. Марион поднялась с места, поцеловала ее и ушла домой.
В тот же вечер она все рассказала отцу.
— Отец, — сказала она, — лорд Гэмпстед был здесь сегодня.
— Здесь, в этом доме?
— Нет, я его встретила у мистрисс Роден.
— Я рад, что он здесь не был, — сказал квакер.
— Отчего? — Ответа не было. — Целью его было прийти сюда. Он приехал, чтоб меня видеть.
— Чтоб тебя видеть?
— Отец, молодой лорд просил меня быть его женой.
— Просил тебя быть его женой!
— Да. Разве не часто доводилось тебе слышать, что молодые люди увлекаются? Случилось так, что он увидел во мне свою Сандрильону.
— Но ты не принцесса, дитя.
— А потому не пара этому принцу. Я не могла сразу ответить ему, отец. Это было слишком неожиданно, я не нашла слов. Да и место едва ли было удобное. Но теперь слова у меня появились.
— Какие, дитя мое?
— Я скажу ему со всевозможным уважением и почтением, — даже с любовью, так как люблю его, — что ему следует искать себе жену в иных сферах.
— Марион, — сказал квакер, на которого оказывала некоторое влияние материальная сторона вопроса, не существовавшая для самой девушки, — Марион, неужели это неизменно?
— Отец, это несомненно должно быть так.
— А между тем, ты его любишь?
— Хотя бы я умирала от любви к нему, это ничего бы не изменило.
— Отчего, дитя мое, отчего? Насколько я могу судить о молодом человеке, он добр и приветлив, много обещает, должен быть искренен.
— Добр, приветлив, искренен! О, да! И неужели бы ты хотел, чтоб такому человеку я причинила горе, быть может, позор?
— Почему горе, почему позор? Неужели ты скорей бы опозорила мужа, чем одна из этих разрисованных Иезавелей, которые ничему не поклоняются, кроме собственной увядшей красоты? Ты не дала ему ответа, Марион?
— Нет, отец. Он должен приехать в пятницу за моим ответом.
— Подумай, дитя мое. Трех дней мало, чтоб обсудить вопрос такой важности. Попроси его дать тебе еще десять дней.
— Ответ мой и теперь готов, — сказала Марион.
— А между тем, ты его любишь! Это несогласно с природой, Марион. Я не стал бы убеждать тебя принять руку человека из-за того, что он богат и знатен, если б ты не могла, взамен всего, что он тебе даст, отдать ему свое сердце. Но блага мира сего, честно добытые, имеют свою прелесть. И любовь честного человека, если сама ты его любишь взаимно, не делается менее драгоценна от того, что ему даны богатство и почести.
— Неужели мне о нем не думать, отец?
— Твой долг будет думать о нем, почти исключительно о нем, когда та станешь его женой.
— Тогда я никогда не должна думать о нем.
— Ты не хочешь обратить внимание на мои слова, попросить у него еще времени на размышление?
— Ни минуты. Ты не должен сердиться за это на свое для. Собственные чувства меня не обманывают. Собственное сердце, и оно одно, может подсказать мне, что я должна ему сказать. Есть причины…
— Какие?
— Есть причины, по которым дочь моей матери не должна выходить замуж.
Все лицо его отуманилось, он силился заговорить, но просидел несколько времени молча, а затем встал, вышел из комнаты и более в этот вечер ее не видал.
Это было во вторник, в среду он с ней не заговаривал об этом предмете. В четверг было Рождество, она отправилась в церковь с мистрисс Роден. Он и в этот день не намекал на занимавший их вопрос, но вечером она обратилась к нему с небольшой просьбой.
— Завтра в Сити праздник, не так ли, отец?
— Говорят. Ненавижу я эти дурачества. Когда я был молод, человеку дозволялось зарабатывать свой хлеб во все законом положенные дни недели. Теперь требуют, чтобы то жалованье, которое он не может заработать, он тратил на вино и зрелища.