Посредине сидела женщина, сухая и прямая как жердь, двумя руками держала кость, медленно обгладывая ее, и поверх кости внимательно смотрела на Марион. Справа маленький старик зажал в кулачке кусок мяса, отщипнул от него кусочек, но не донес до беззубого рта, а так и застыл, глядя на Марион. А налево молодая толстушка с лоснящимися от жира щеками вдруг залилась смехом и крикнула:
— Вот так служанку выбрала наша хозяйка! Да лопни я на этом месте, эта дурочка сейчас помрет с голоду! Иди сюда, мы тебя накормим, уж раз ты здесь.
Женщина стукнула костью по столу и сердито сказала:
— Эй, Марго, не суйся впереди старших. Дам тебе затрещину — сама вылетишь отсюда. В моей кухне я — госпожа. И я приглашаю людей к столу. Иди сюда, девочка.
А старичок быстро-быстро закивал головой и проговорил:
— Иди, иди, не бойся. Госпожа Женевьева пригласила тебя к столу.
Марион подошла и присела на краешек скамьи. Ей ужасно хотелось есть, и она нерешительно протянула руку к блюду.
Женевьева искоса взглянула на нее и сказала:
— Мясо бери одной рукой, а в другую возьми ломоть хлеба и держи его под мясом, чтобы жир не капал на стол и тебе на колени.
— Слушаю, госпожа, — прошептала Марион и покраснела.
— Ой, краснеет! Вот умора! — закричала Марго и захлопала в ладоши.
Женевьева строго посмотрела на нее и, повернувшись к Марион, приказала:
— Ешь! Набирайся сил. В этом доме тебе силы понадобятся.
— Кушай, не бойся, — пролепетал старичок. — Госпожа Женевьева позволила.
Когда мясо было съедено, все лениво дожевали пропитанные жиром ломти хлеба.
Женевьева налила в оловянный бокал вино из кувшина, сама отхлебнула и протянула старичку. Тот выпил глоток, вежливо утер кулачком губы и подал бокал Марго. Толстуха пила, запрокинув назад голову, и видно было, как при каждом глотке вздрагивало горло под нежной кожей. Наконец она протянула бокал Марион.
— Допивай до дна. Там всего несколько капель. — И, положив локти на стол, оперлась щекой о кулак и сказала: — А я знаю смешную историю. Два студента…
Женевьева прервала ее, сказав наставительно:
— Как только начинают болтать и сплетничать, класть локти на стол и загадывать загадки, следует приказать подняться и убрать со стола.
Все встали, но с Марион вдруг случилось что-то ужасное и неожиданное — она не смогла встать. Как она ни старалась, она не могла подняться со скамьи. Будто ее пригвоздили к жесткому сиденью, будто ее околдовали, будто… Она удивленно посмотрела на госпожу Женевьеву и увидела, что та смотрит на нее тремя глазами и все вокруг качается и двоится, будто в тумане. Непослушным языком она забормотала заклинание от колдовства, которому ее научила мачеха:
— Абгла, абгли, алфард, ази.
И вдруг голова отяжелела, и Марион упала лицом на стол.
— Смотрите, она пьяная! — вскричала Марго и захохотала.
— Бедная девочка, — сказал старичок. — Наверно, она весь день ничего не ела и непривычна к вину.
— Отведите ее спать, — приказала Женевьева.
Марго подхватила Марион под мышки, вытащила из-за стола и поволокла из кухни и вверх по лестнице. Ноги Марион заплетались на каждой ступеньке, цеплялись за перила, и Марго закричала:
— Да помогите мне, черт побери! У меня обе руки заняты, едва могу удержать ее. Посветите мне, не то обе грохнемся вниз, потому что я не вижу, куда ступаю.
Женевьева взяла свечу и пошла впереди. Опи добрались до чулана на верху дома, свечу поставили на сундучок у входа и, вдвоем раздев Мариоп, уложили ее на широкий соломенный тюфяк и закрыли одеялом. Женевьева ушла, крикнув на прощание:
— Не забудь погасить свечу, чтобы не было пожара. И не вздумай опять гасить подолом рубахи, а дыханием или пальцами.
— Без вас знаю, — сказала Марго. — Здесь вам не кухня, нечего приказывать.
Она сжала двумя пальцами фитиль, тоненький язычок пламени погас, и, скинув в темноте платье, Марго нырнула под одеяло.
Прошел час или два и в доме давно все затихло, когда Марион вдруг открыла глаза.
Свеча горела ослепительно ярко, и от нее, будто от камня, брошенного в воду, волны света разбегались кругами, все шире и шире, от стены до стены, и от этого воздух в чулане был жаркий и душный. Марго, на корточках перед сундучком, откинула его крышку и что-то искала там. И вдруг выпрямилась, и в руках у нее было длинное платье. Она встряхнула его, и серебристая ткань засверкала, переливаясь. Косые полосы, будто змейки, зеленые и золотые, бежали от ворота к подолу, и платье шуршало и шептало, будто ручеек, бегущий по камням.