С уборкой было покончено, но тут начались непредвиденные дела. Вдруг хозяйка входила в комнату и, разводя руками, удивленно говорила:
— А я сейчас поймала моль… — И, подумав, прибавляла: — Возможно, она развелась в сундуке и жрет платья моей покойной матушки и бабки, которые достались мне в наследство, и даже — боже мой! — зимний плащ мужа.
Тут вбегала Марго и накидывалась на хозяйку:
— И о чем вы раньше думали? Такие дорогие платья! И шелк, и атлас, и шерстяной камлот!
Тотчас со звоном защелкали замки, поднимались тяжелые крышки сундуков. Хозяйка и Марго хватали платья, плащи и меха и метали их на протянутыо вперед руки Марион. А когда гора богатых одежд выросла выше головы девочки, приказали все вынести во дворик и там развесить на веревке. И дали ей тонкую палочку, чтобы усердно выбила пыль и моль.
Палочка плясала, стучала по плотному шелку, узорному атласу, пышным мехам. Пыль вздымалась клубами. Моль взлетала и искала, где спрятаться. И тут пришла негодная собачонка Курто.
Она деловито обнюхала свисавший до земли край зимнего плаща. Любимый плащ хозяина из добротного английского сукна, по воротнику, подолу и рукавам обшитый темным мехом. А глупая собачонка понюхала, понюхала и подняла заднюю ножку.
— Ах, Курто, как тебе не стыдно!
Марион уронила палочку, широко открытыми глазами смотрела, как растекается пятно, и побежала к Марго доложить о беде.
Но та только рассмеялась и, смеясь, проговорила:
— Дурочка ты, ничего нет страшного. До зимы высохнет.
Но Марион, прижав руки к груди, смотрела с мольбой.
— Ладно, — сказала Марго. — Сейчас выведем твое пятно. Сама я это средство не пробовала, но слыхала, что, если промыть пятно в уксусе, оно сразу исчезнет и даже если ткань выгорела, она от уксуса станет еще ярче.
И действительно, пятно от уксуса хоть и не исчезло, но стало ярче и много заметней. Марион заплакала.
— Сейчас же замолчи! — зашипела Марго. — Услышат тебя и прибегут, и уж тогда крику не оберешься. А твоего Курто я сейчас за шиворот и через забор.
— Не надо! — закричала Марион, и Марго, смеясь, перекинула плащ через руку и ушла.
Иногда вдруг за обедом случалось, что хозяин двумя пальцами вынимал из тарелки муху и замечал:
— Ставили бы на стол миску с соком сырого лука, и все мухи бы подохли.
— Боже мой! — говорила хозяйка. — Ведь мух не так уж много, и никакого нет от них вреда.
Но Марго тотчас приказывала Марион бежать на кухню и натереть лук.
Марион терла луковицу за луковицей, и от едкого духа слезы застилали ей глаза и лились в луковый сок. А кухарка Женевьева, молча наблюдавшая за ней, подходила, утирала ей лицо своим фартуком и, оттолкнув ее локтем, уносила миску в столовую.
Накануне праздников или когда ждали к вечеру посетителя, купца-оптовика из Монпелье или Фижака, Женевьева брала с собой Марион, чтобы было кому тащить за ней корзину с покупками. Они шли по Большой улице Сен-Дени, мимо Гусиной улицы, где торгуют жареной птицей, мимо улицы Кэнканпуа и Ломбардской улицы, где итальянцы ссужают деньги под заклад, и издали видели три могучие квадратные башни, соединенные высокими стенами, — Большое Шатлэ на берегу Сены, парижскую тюрьму.
К стенам Шатлэ прилепился «Рыбный камень» — лавчонки, где продавали в розницу морскую рыбу.
Прекрасные рыбы умирали на каменных плитах. Дрожь пробегала по голубым, по розовым, серебристым телам, хвосты судорожно бились, широкие губы хватали воздух, глаза блекли, краски тускнели — рыба засыпала.
Но Женевьева выбирала живую рыбу, плоскую или круглую, угрей и сардины, и бросала их в корзину Марион.
Прямо против Шатлэ были мясные ряды, и здесь ужасающе пахло из ручьев, куда стекала кровь убитых животных. Но Марион уже принюхалась к парижским запахам и не обращала на них внимания, а смотрела и училась, как надо выбирать хороший кусок мяса или парочку цыплят.
Теперь, закупив все основные припасы, они повернули обратно к Рынку, где можно достать всякие закуски и заедки, мелочи, приятные для нёба и лакомых губ.
Парижский Рынок — огромное двухэтажное здание, и здесь продается все на свете, все, что самое утонченное ремесло, самое изобретательное воображение могут придумать, чтобы удовлетворить тех, у кого есть желание и средства потакать своим причудам, — драгоценные материи, затканные золотом и серебром, меха из далеких стран и то, что радует женское сердце: чепчики, тесьму, галуны, перчатки, гребни, зеркала…