Но Женевьева не глядя обошла это великолепное здание и, расталкивая локтем прохожих, пошла мимо окружавших площадь красивых домов с колоннами на соседнюю улицу, где торговали съестным.
Марион семенила за ней следом, оглядываясь туда, где посреди площади возвышалась виселица и рядом с ней позорный столб.
Кругом шумела оживленная толпа, н акробаты показывали свою ловкость, жонглируя блестящими шариками, или развлекали зевак забавными проделками ученых зверей. Но высоко над толпой воришка или укрыватель краденого, привязанный цепями к столбу, смотрел на Марион остекленевшими, невидящими глазами.
В первый раз она так испугалась, что остановилась и не могла отвести глаз от страшного зрелища. А Женевьева потрясла перед ее носом длинным худым пальцем и сказала:
— Смотри и учись! Возьмешь чужую вещь без спроса — и сама угодишь сюда.
— Никогда, никогда! — с жаром прошептала Марион.
А Женевьева сказала:
— То-то же! Запомни! — и пошла вперед, а Марион торопливо продиралась вслед за ней.
На соседних улицах они шли от лавки к лавке, покупая у продавца подливок чесночный соус с миндалем, хлебным мякишем и бульоном или знаменитый зеленый соус; у пирожника — тоненькие прозрачные вафли и варенье на меду из тыквы, моркови или репы.
И тут случилось что-то ужасное.
Женевьева остановилась у прилавка, где смуглый иноземец продавал засахаренные апельсины. Женевьева смотрела на них, размышляя, не дорого ли будет и не лучше ли подать на десерт тарелку вишен. А рядом стояла молодая нарядная горожанка ивыбирала плод покрупнее, то на один, то на другой показывая тонким пальцем.
В это время к ней подошла и стала сбоку какая-то женщина. Марион и не обратила бы на нее внимания, если бы не странное выражение ее лица. Глаза настороженно бегали по сторонам, тонкие губы были напряженно растянуты, обнажая оскал неровных зубов. И вдруг в опущенной руке этой женщины блеснул маленький нож и мгновенно перерезал шнурки, на которых свисал с пояса горожанки шелковый, украшенный золочеными пуговицами кошелек. С кошельком в руках женщина отошла небрежно.
Но горожанка, собираясь расплатиться, хватилась пропажи и не своим голосом завопила:
— Держите вора!
Женщина с невинным видом разжала пальцы, уронила кошель и попыталась смешаться с толпой прохожих. Но ее уже заметили. Грубые руки схватили за ворот платья, пронзительные голоса звали стражу. Женщина отбивалась и кричала, но ее уволокли. Горожанка ползала по уличной грязи, отыскивая свой кошелек, и какие-то парни, смеясь, помогали ей искать, но кошелек исчез.
Марион несмело спросила:
— Что сделают с этой женщиной?
— Что заслужила, то и получит, — ответила Женевьева. — Таких негодяек надо сразу убивать. Но сперва ее будут судить, и если она не в первый раз попалась, тогда уж ее закопают заживо.
— Заживо? — спросила Марион. Сердце сжалось от ужаса и жалости.
— И очень просто, — сказала Женевьева. — Что ты стоишь, как соляной столп, и уставилась на меня? Поторапливайся, мне еще обед готовить.
Вечером Марион все рассказала Марго. Та молчаливо и хмуро выслушала ее, а потом, глубоко вздохнув, заговорила:
— Так уж устроен мир. За все приходится платить. Господа платят деньгами, бедняки — жизнью. А нам, служанкам, нечем платить, кроме нашей молодой силы. Силы истощатся, выкинут нас на улицу. Видала нищих у дверей кухни?
И, передразнивая суровый голос Женевьевы, гордо выпрямившись, проговорила:
— Ешь хлеб…
И тотчас униженно согнулась, дребезжащим голоском бедной старухи спросила, оглядываясь:
— Боже, кто меня зовет?..
И снова голосом Женевьевы:
— Иди сюда, очисть эту миску. А то другие придут, всё съедят…
Горько усмехнувшись, Марго пояснила:
— Видала? Вот то же и с нами будет… — Но тотчас встряхнула головой, засмеялась и добавила: —Но кто умней, все возьмет и ничего не заплатит! — И вдруг увидела, что Марион плачет, судорожно всхлипывая и утирая нос рукой. — Дурочка, что с тобой, чего ты ревешь?
— Мне жалко эту женщину, — прошептала Марион.
Но Марго не могла понять, о какой это женщине Марион плачет.
— Эту, которую закопают заживо.
До чего же это было смешно и глупо! Но Марго удержалась, не стала смеяться, а сказала так:
— Сразу видать, что ты из деревни. У вас там и украсть нечего. А у нас в Париже — город большой, и всего, много, и всяких людей полным-полно. И уж если кто попадется, то его казнят. Бросают в котел с кипящим маслом, или повесят, или отрубят голову, или даже четвертуют, а что от его тела останется, выставят в клетках на холме Монфокон. И на это очень интересно смотреть. Мурашки по спине, а оторваться нельзя. Вот ты привыкнешь и тоже будешь бегать смотреть. Это так любопытно.