— Мама, что случилось? — удивленно воскликнул Рене, не понимая состояния матери. Тут раздался стук в дверь. Марион схватилась за голову:
— О, наказание Господне! Рене, открой.
Мальчик послушно соскользнул с кровати и босиком в одной ночной сорочке зашлепал к двери. На пороге стоял незнакомый мужчина. Не только Рене, но и Марион с интересом рассматривала его при свете дня.
— Привет, малыш, — сказал Огюстен, обращаясь к мальчику, а не к хозяйке комнаты.
— Здравствуйте, месье.
— Вижу, мама научила тебя хорошим манерам, — усмехнулся он, без церемоний швыряя шляпу на табурет и укладывая сверху плащ. — О, ты уже поставила чай, дорогая. Благодарю, — мягким голосом сказал он, томно посмотрев на Марион застывшую посреди комнаты. — Ну что ты, дорогая, вижу не рада мне?
— Прекратите ломать комедию.
— Мама, кто это?
Марион тяжело вздохнула:
— Бандит…
Откинув голову, Огюстен громко расхохотался.
— Что ж, на завтрак, по крайней мере, я могу рассчитывать. По твоей милости я мог подохнуть от холода у твоей двери этой ночью.
— С сожалением вижу, что этого не произошло, — отвечала Марион, плотнее кутаясь в вязанную шаль. Рене воспользовался случаем, чтобы одеться и теперь был готов к обязанностям защитника своей матери.
— Что вам угодно, месье? — серьезным тоном осведомился он.
— Пока только выпить чего-нибудь горячего, а там посмотрим.
— Вы не в трактире, — сурово напомнила Марион.
— Жаль, иначе непременно заказал бы себе целого жаренного барашка. Я голоден, как последний хищник на этой улице.
— Сожалею, — ответила хозяйка голосом, от которого веяло могильным холодом. Даже Рене удивился:
— Мама, ну чего ты такая злая?
— Вот и я это же самое хочу знать, — живо подхватил Огюстен, почувствовав союзника. — Тебя как зовут, малыш?
— Рене Шарантон. А вас, месье?
— Огюстен. Будем знакомы. — Он пожал руку Рене очарованному той бесподобной наглостью с какой парижанин проник в их дом, нарушив привычное однообразие.
Накинув покрывало на постель, Огюстен уселся на краю кровати, поближе к столу, поскольку табуреток в комнате было всего две. Марион уже не имела сил возражать и молча заваривала чай. Налив три больших кружки, поставила их на стол и подала на тарелке булку с маслом. Рядом поставила мед. Подумав, со вздохом смирения достала с каминной полки бутылочку коньяку. Глаза гостя сверкнули, но Марион тут же охладила его пыл.
— Одну ложку. В чай. А то простудитесь, — строго сказала она, присаживаясь к столу. — А после завтрака уберетесь к себе домой, месье. Вы где живете?
— У черта на рогах, в Пасси, — отозвался студент. — Это как раз на другом конце города.
Посмотрев на Марион, он улыбнулся:
— Так что этой ночью я всё равно бы, при всем желании, не попал домой. Можете не винить себя.
— Ну знаете… Это уже слишком! Хоть бы подумали, в какое положение вы ставите меня.
Огюстен беззаботно повел рукой с бутербродом:
— А что, твоим соседям это на пользу. Раньше ты была ведьмой с безупречной репутацией, а теперь стала как все. Так что они меньше будут к тебе цепляться. Я хочу тебе помочь, только и всего.
Марион яростно впилась зубами в край булки с медом, считая за лучшее промолчать.
Огюстен разглядывал комнату, пил чай и, задумавшись о чем-то своем, перестал болтать без остановки. Марион заметила, что у него как бы два лица, вернее, только два возможных настроения на лице. Либо он улыбается и тогда кажется веселым, либо, в спокойном состоянии, или когда он погружен в размышления, улыбка исчезает и лицо сразу становится грустным. Вне зависимости от того, о чем именно он думает. Выражения каменного покоя ему просто было не дано. Всё что не веселье — то грусть, по крайней мере на лице.
— Ты куда-нибудь уходишь днем? — спросил он. У неё не оставалось уже терпения на такие осторожные мысли как: "Он наверняка хочет обокрасть квартиру, если спрашивает буду ли я дома". Она просто ответила: "Да ухожу, причём скоро".
— Проводить тебя?
— Вам это не по дороге.