— Смотри, обязательно! — снова напомнила мамаша Фарду. — Боюсь, это важно.
— Ладно, если успею, приду. До завтра, красотка.
— Почему "до завтра"?
— Так ведь раньше полуночи не удастся. Ну, пока!
— Счастливо вам добраться.
— Спасибо.
Они не спешили домой. Ночь была совершенно весенняя. Теплая, безветренная. Они спустились к набережной. Сена при молодом месяце казалась совсем черной, блестящей. Они любовались на шпили Нотр-Дам и Сент-Шапель на острове, на их стройные башни. Слушали, как гудит в ночи колокол, отсчитывая десять часов.
Марион молча смотрела на реку. Огюстен обнял ее за плечи, и они вместе медленно шли вдоль берега.
— Гляди, вон, на другой стороне, два шпиля над крышами. Видишь тот, что правее?
Марион посмотрела.
— А, Сен-Северен, — улыбнулась она. — Да, наш переулок. Вот было бы смешно, если б мы не встретились.
— Той ночью? Чепуха, встретились бы позже. Я тебя везде найду, не сомневайся.
Марион вздохнула.
— Знаешь, — вдруг сказала она, — не надо тебе уезжать. Останься.
Он усмехнулся:
— К сожалению, надо. Это из-за наследства, чтоб оно сгорело, сестра придумала. Хочет, чтоб по закону всё было ей.
— Далеко ехать?
— В Ашер. Пятнадцать миль от Парижа.
Увидев, что Марион загрустила, он успокаивающе улыбнулся:
— Но это же только одна подпись. Туда, сюда — два дня, не больше. Вернее всего, завтра вечером и вернусь. Пойдем к тебе. Рене наверняка волнуется..
Они дошли до Рынка, свернули в переулок Прувель, Марион отправилась домой, а Огюстен, махнув рукой, зашагал обратно в "Ликорн".
Дома Рене встретил маму известием, что Лизетт уже ходит. Он был чрезвычайно рад и взахлеб рассказывал, что лично видел, как она прошла через всю комнату и сама добралась до кровати.
Посчитав это лучшим подарком в конце тяжкого дня, Марион наскоро выпила чаю, уложила Рене, а сама еще долго сидела у окна, стараясь взором проникнуть сквозь синие шторы в окно соседнего дома. Наконец и она легла в постель, желая себе и всем спящим приятных снов.
Ей показалось, что прошло лишь мгновение, она не успела еще толком заснуть, как в дверь сухо постучали. Марион мигом подхватилась. Она узнала условный стук люксембургских курьеров из дома номер тринадцать. Накинув поверх ночной рубашки темную шаль, Марион открыла дверь.
— Собирайтесь, скорее.
— Боже мой, в такой час… — она зевнула. — Сейчас вероятно уже за полночь?
— Сейчас два часа ночи, мадам, и советую вам не терять ни секунды.
Тон курьера был необычный. Деловые нотки, которые она привыкла слышать, уступили место тревоге. Марион внимательно глянула на него:
— Что случилось?
— Мадам Маржери сказала, чтобы вы немедленно собирали вещи и вместе с сыном уезжали из города.
— Сейчас? Нет-нет, я не могу так. Нет, я…
— У меня приказ проводить вас до заставы. Хозяйка просила передать, чтобы вы бежали немедленно. Через два-три часа будет поздно, вам не выбраться из города. Ворота закроют. Завтра здесь будет полиция и слуги святой инквизиции. Медлить нельзя.
Представив себе, что Огюстен сейчас мчится на запад, по Сен-Жерменской дороге, она без сил опустилась на табурет и закрыла глаза. Кончено. Они не увидятся больше.
Слабость длилась пару секунд. Потом Марион спокойно встала и разбудила Рене. Ничего не объясняя, велела ему немедленно одеваться и собирать вещи. Мальчик знал, что когда-нибудь это должно было случиться. Однажды. Не задавая вопросов, он быстро оделся и принялся помогать матери в сборах.
Через полчаса они покинули свою комнату номер девять по переулку Прувель. Как ни поспешно укладывались вещи, Рене не забыл снять со стены картинку, подаренную Лизетт. Она была похожа на зеленую карту острова, но на самом деле, там был нарисован их дворик, как его видно сверху. И два окошка: его и ее.