Оба не помнили.
Драко это удивило. Он еще как-то понимал, зачем его спасать, но вот так оставлять завтрак — это было выше его понимания.
Оставив еду нетронутой, юноша оделся, выпустил несчастную бабочку, впустив в затхлую, полную золотой пыли в солнечном свете комнату свежий воздух, и вышел в коридор. Было тихо. В отличие от него, жильцам дома было куда ходить — после войны дел не мало, восстановлением одного только Хогвартса занималась сотня волшебников, лишь бы успеть к сентябрю. И, что самое главное, им можно было куда-то ходить. Он мог бы сто раз оспорить происходящее, мог настаивать на том, что суд признал его невиновным, что он свободен и волен быть где угодно. Но он не видел в этом смысла. Он смирился с ограничением свободы и магии, лишь бы быть ближе к тем, кто знает, что с его отцом. А Артур Уизли определенно знал. Пусть и разговаривать с ним было крайне трудно.
В своей комнате чем-то гремел и что-то взрывал с хохотом оставшийся близнец, огромный книзл Грейнджер развалился на подоконнике, подставив морду солнечным лучам, посуда на кухне мыла сама себя, а миссис Уизли дремала в кресле в гостиной с вязанием на коленях.
Чистое летнее небо, легкий ветерок, шелест травы — сколько нереальных жизней назад ему действительно это нравилось? Как давно он действительно знал, что такое радость? Рука саднила, напоминая о себе ежесекундно. Нет, не о себе. Об ошибках, которые невозможно исправить. Физическая боль давно обесценилась. А душа гнила, зараженная отчаянием.
Почему-то, стоя посреди этой иллюзорной природной идиллии, захотелось либо заорать во все горло, либо заплакать. Либо и то, и другое сразу.
Драко медленно шел вдоль гаража, водя пальцами по сухому дереву старых досок. Не смотря на то, что он сам себе дал клятву молча пережить пребывание здесь, в абсолютно отстранившейся от реальности душе вспыхнул маленький огонек. Огонек бунта, несогласия. Он не марионетка, которой можно двигать, куда заблагорассудится, которую можно запереть в ящике, когда надоест. Которую, упавшую со стола и разбившуюся, можно без спроса вновь склеить, насильно запихивая обратно кровоточащую душу.
Покосившаяся дверь в гараж была открыта настежь. Внутри темноту разгоняли лишь солнечные лучи, проникающие через рассохшиеся доски. Вездесущая золотая пыль мерцала и здесь. Юноша сделал два шага внутрь, рассматривая заваленное всяким хламом пространство. Явно маггловским хламом. Для многого Драко не знал и названий.
Сидящий за столом в углу Артур его не заметил. Он уже который час — день, месяц? — пялился в детали разобранного маггловского радио, но так и не прикоснулся к ним, чтобы вернуть все на свои места. Мысли о таком далеком и, казалось, совсем нереальном прошлом, концентрирующиеся всего на одном истертом клочке пергамента, который уже давно не назовешь письмом, накрыли его черной волной, в которой он грозил утонуть и задохнуться.
«Я всегда буду любить тебя.
Прости за то, что я делаю.
Л.»
Люциус Малфой был его болью, печалью, вдохновением и самым странным и любимым воспоминанием. Он оставался слишком глубоко в душе независимо от собственной жизни или смерти, независимо от двадцати с лишним лет порознь. Всего одно лето, проведенное в свободе ото всех и всего. И десятилетия ненависти друг к другу ничего не изменили.
Он любил его. Любил этот безумный кошмар наяву с его чокнутыми идеями и чумными планами, зная, что искривленные в холодной усмешке губы умеют искренне улыбаться. Зная, что тот умеет смеяться — громко, красиво, заразительно. Зная, что только окончив школу тот был совсем не высокомерной ледышкой. Он прекрасно танцевал, совсем не умел пить, зато от души умел целоваться. Он невероятно сексуально курил, и его губы смотрелись одинаково соблазнительно и на откровенно бабском мундштуке, и на возбужденном члене.
Всего несколько недель как сон, как будто никогда их и не было, стали лучшим воспоминанием в жизни.
Только было ли это воспоминание настоящим он уже не помнил.
— Это же Вы? — раздался над ним голос, заставив вздрогнуть и машинально убрать письмо в карман. Первые секунды в мальчике мерещится совсем другой человек, но осознание быстро приходит, отгоняя прошлое обратно в закоулки сознания. Забинтованная рука была демонстративно поднята, а на бледном исхудавшем лице читалось самое настоящее живое недовольство.
— Я за тебя в ответе, Драко. Если хочешь покончить с собой, потерпи, когда Министерство снимет с нас обоих надзор.
Малфой на это ничего не ответил, отвернувшись. Все желание что-то высказать умерло при взгляде на этого откровенно уставшего человека. Человека, от которого не чувствовалось угрозы. И это больше всего сбивало Драко с толку. Разве не должен он презирать свалившуюся ему на голову обузу?
— Я не хотел кончать с собой, — Драко сам не знал, ложь это или правда. Да и не понимал, с чего ему вдруг захотелось оправдываться. Этому надзирателю же все равно нет никакого дела.
— Как скажешь, — покорно согласился Артур.
Он смотрел на мальчика и не понимал, как может человек быть одновременно таким похожим и таким непохожим. Те же серые глаза, та же молочная кожа, те же острые ключицы в вороте расстегнутой рубашки. Но все остальное — совсем негодная замена. Да и о чем он в конце-концов думает?! Он же совсем ребенок. Его Билл на десять лет старше.
Был.
— И что Вам Министр пообещал за мое пребывание здесь? — Драко водил пальцами по полке, стараясь не касаться странных железно-ржавых деталей.
— Свернуть шею.
— Какой тогда Вам резон? — передернул тот плечами, не оборачиваясь.
— Это мой долг перед твоим отцом.
Драко и придал бы этой фразе значение, если бы услышал. Но в ушах предательски зазвенело, а голова закружилась. Юноша неловко сел на удачно подвернувшийся стул.
— Ты принял зелье?