Раиса вдруг опять налилась гневом.
— У меня дети, а ты собираешься корову резать!
— Ты что, ее, корову, на третий этаж к себе в Костроме поволокешь?
— Да хоть на четвертый, не твоя забота!
Ничто в таких словах не было для Мариши новостью. Но участие в этом семейном дележе было сейчас совершенно невыносимым. Она сидела бледная и губы у нее дрожали.
Но Анатолия почему-то захлестнуло. И не столько жадность, сколько непонятная Марише злоба.
— Ну ладно, тебе отдать — на это я согласен, — сказал он сестре. — Ты хоть за матерью ходила. А той шалаве за что?
— Замолчи!.. — чуть не задохнувшись, вскрикнула Мариша.
Золовка этого крика даже испугалась. К тому же наверняка считала, что на законного мужа кричать не положено.
— Да полно! — примиряюще сказала она Марише. — Чего ты больше всех волнуешься? Нервы-то свои побереги. Разберемся.
«Шалаву», то есть Любку Кузьмину, кстати, никто к этому дележу и не подумал пригласить. Сама она близко к дому Лямкиных не смела подойти, Мариша случайно увидела ее, идущую от железнодорожной линии, с черными, не женскими, руками, в пыльном платке. Издали Любка казалась немолодой, хотя была ровесницей Анатолия, значит, всего на три года старше Мариши. За что он эту Любку, которую бросил, ненавидел теперь? Наверное, стыдился сам себя, поэтому рычал и хорохорился.
Раиса тоже приметила Любку, крикнула, чтобы та зашла. Любка вздрогнула, оглянулась и не спеша повернула к лямкинскому дому.
— Да сиди! — остановила золовка Маришу, когда та хотела уйти. — Не бойся, она баба сильно тихая.
Любка Кузьмина действительно была тихая. На Маришино «здравствуйте» ответила шепотком и больше не промолвила ни слова. Хотя, конечно, понимала, кто перед ней сейчас.
— Ну-ка, выпей и закуси, — вынесла ей тарелку и стопку Раиса.
Шурочка подбежала к матери и ухватилась за ее черную руку, потом потянулась губами к щеке. А Мариша с болью подумала: не потому ли не приехала покойная свекровь на их с Анатолием свадьбу, что совесть ее была на стороне Любки с девочкой.
Любка выпила свою стопку и немножко осмелела.
— Нонче за Мельниковой рощей шпалы меняли, ну и ягод там!.. Ты, Раиса, чай, знаешь где? На праву руку, за мостком. Вся трава красная.
Раиса долила ей остаток в стопку.
— Не до ягод. Выпей еще да иди. Дома-то, чай, тоже делов полно.
Любка, как по приказу, сразу же поднялась и пошла. Мариша попробовала удержать Шурочку, но та вырвала ручонку, побежала за матерью.
— Да, оказия!.. — покачала головой Раиса. — Чего тут скажешь?..
Ночью Мариша поднялась и тихо вышла из избы на улицу. Уже начинало светать, все очертания были неясные, туманные, холодные. На лямкинский большой огород, мигнув, упала звезда.
— Сейчас бы идти, идти без оглядки!.. — сказала сама себе Мариша. — Схорониться бы во все белое!..
Шорох позади заставил ее вздрогнуть и обернуться. Вышел и Анатолий, тоже белый, как туман.
— Где ты? — спросил он тревожно. — Ты не заболела?
— Душно…
Муж подошел ближе и вдруг опустился перед ней на землю.
— Прости, Парфеновна!.. Прости меня за все! Маришиной рукой он вытер себе глаза и еще раз попросил:
— Не сердись. Как скажешь, так все и будет.
Из дома покойной матери они не увезли с собой ничего. Мариша взяла только насильно врученные ей Раисой два мотка белой шерсти, себе и Анатолию на варежки. Да еще сняла со стены фотографию. На ней была вся семья Лямкиных еще до войны: отец, мать, два взрослых парня, дочь-девушка и самый младший, стриженный под бокс, белобрысый Анатолий. Он стоял, ласково привалившись плечом к родной матери, а она обнимала его сильной крестьянской рукой. Рябинка, под которой снялись на лавочке, была в ту пору еще совсем тоненькая, десятилеточка.
Обратно на станцию Анатолий и Мариша шли через нескошенный просторный луг из одних белых ромашек. Время этим цветкам отходило, головки глядели вниз, стебли спутались. И кустился по лугу юный березнячок, грозивший через несколько лет превратиться в густую березовую заросль.
— Тут наш покос был, — сказал Анатолий. — А теперь, значит, косить некому… Зарастает.
К вечеру того же дня они уже были в Москве. За три года Мариша успела очень полюбить ее, полюбила и ту улицу, на которой жила, даже большую, набитую народом квартиру, окна которой выходили прямо на пыльный тротуар и где всегда приходилось отгораживаться занавесками от прохожих. Но сейчас Мариша возвращалась домой с очень тяжелым чувством.
Она все вспоминала, как благодарила Любка Кузьмина, когда ей сказали, что дадут часть — деньгами и имуществом. Наверное, раньше она от брата и сестры Лямкиных ничего не ждала.