Очень было приятно чувствовать, как под морщинистой кожей ходят теплые волны от выпитого вина. А уж когда она вспомнила снова про талер!.. Не устояла Маришка, вынула из-за пазухи грязный холщовый мешочек, вытряхнула монету в ладонь и опять подняла глаза к небу.
— О господь милосердный, на небеси пребывающий, безмерна твоя доброта, не оставляешь ты ею бедных чад твоих. Знаю, знаю, ради дитяти невинного, только ради него… — и теперь, во второй уже раз, прояснился в ее голове божий промысел. — А иначе — зачем?… Зачем, растолкуйте мне, не позволил он разменять этот талер… и даже толику его потратить? Нет, он воздал мне так, чтобы талер весь внучонку достался. — И, сложив перед грудью ладони, она благоговейно смотрела на небо.
Только вот в городке нынче скверные времена наступили для пьяниц. Вместо прежних миляг гайдуков за порядком следят теперь суровые, неумолимые жандармы, и дан жандармам строгий приказ: кто на улице колобродит, на ногах нетвердо стоит, тех безо всякого якова — в каталажку. Старая Маришка же от молитвенного усердия равновесие потеряла, едва удержаться смогла, навалившись на ближайшую стену, и случилось все это, на ее беду, как раз тогда, когда на нее был направлен неподкупный жандармский взгляд. Словом, как ни божилась, ни зарекалась она, отвели ее тут же в участок.
День был базарный, так что в каталажке собралась уже теплая, благоухающая компания. Иные храпели вовсю на полу, кто-то шумел, недовольный несправедливостью, другие ворчали и причитали, двое бродяг спокойно беседовали, сидя на лавке.
— Цыц у меня! — рявкнул фельдфебель на Маришку, когда она собралась было рассказать ему про внучонка и про сапожки, которых он ждет не дождется, а заодно и про деревенскую свою знакомую и про божий промысел. Так что пришлось ей на том успокоиться и терпеливо ждать вечера. Вечером ее должны были выпустить. Только Маришка как раз задремала от скуки, пригревшись в углу, и гайдук, поглядев на нее, не стал беспокоить старую. Так и осталась она ночевать с теми, кто должен был дожидаться в каталажке утра.
Начинало светать, когда она оказалась на улице. В церквах звонили к заутрене.
«Не продала цыганка сапожки-то? — бредя по улице, думала Маришка. — Вдруг продала?… Ничего, там, у цыган, и другие можно найти. Не у одного, так у другого. Может, еще и дешевле купить удастся…»
Зябко Маришке было, в животе — пусто, во рту — скверно. И опять шепнул ей лукавый: зашла бы ты вон хоть в ту лавку, шкалик бы опрокинула, бубликом бы заела. Сапожки ведь можно найти и дешевле. А если не продала цыганка вчерашних сапог, так еще, поди, и уступит немного…
В лавке стоял такой шум, что с улицы было слыхать. Прогуляв всю ночь напролет, по дороге домой заглянули сюда, для поправки здоровья, помощник судебного исполнителя — новый в городке человек, пока холостой, — не ним бухгалтер из налоговой конторы — этот женатый. Они как раз возле стойки угощались абрикосовой палинкой. Господин бухгалтер здоровье свое напоправлял до того, что уж и говорить не мог, лишь бормотал что-то. Сидел он возле стойки на табуретке, время от времени падая носом на бидон с селедкой, и все домой идти порывался, все жену поминал. А у судебного следователя настроение было как раз самое радужное. Шутки из него так и сыпались, и каждая была лучше, смешнее, чем предыдущая. Во всяком случае, сам он хохотал так, что физиономия у него была уже свекольного цвета. Ну и лавочника рассмешил изрядно: тот даже в подсчетах сбился и вместо семи записал господину бухгалтеру, за чей счет шло веселье, целых пятнадцать рюмок палинки.
Тут и вошла в лавку Маришка. Судебный исполнитель, увидев ее, еще пуще развеселился.
— Ну что, старая? Тебе чего надо? Согреться, поди, захотела? Эй, налей даме, Клейн, я угощаю! Ты, бабуся, какую прел почитаешь? Что-нибудь этакое, чем ворота запирают?… Ну еще разок! Угощай даму, Клейн! Что? Лучше бы скушали что-нибудь? Ну-ну, поглядим-ка, что тут у нас имеется! Салями, селедочка… Вот! Держи-ка, — и он вытащил из бидона за хвост две селедки. — Рыбку, старая, любишь? Вот и бублик тебе. А может, еще разок дернешь? А? Как?… Рюмку, Клейн, быстро!
Маришка с готовностью подчинялась.
— Хорошее настроение у их милости… Любят, видать, бедного человека, — объяснила она себе неожиданную удачу и посмеиваясь, уселась в сторонке со своими селедками.
А господину бухгалтеру очень приспичило уже домой. Никакие остроты не могли его расшевелить. Куда деваться: пришлось судебному исполнителю отправиться с ним. Да еще по-дружески держать его на улице под руку, потому что он не столько шагал, сколько спотыкался. А у приятеля его как раз молодечество взыграло, да так, что и не уймешь.
— Ах ты, господи боже, ну что ж это такое? — с досадой корил он повисшего на нем господина бухгалтера. — Ведь мы же с тобой к заутрене собирались… А потом ты хотел бубликов купить жене!..
— Пра-шу в письменном виде, — ответил ему господин бухгалтер, которому чудилось, что какой-то клиент умоляет освободить его от налога.
— Ого-го-го! — вдруг заорал во всю глотку судебный исполнитель и принялся колотить палкой по закрытым ставням спящего дома, возле которого они находились. — О-го-го! Подымайтесь, черт вас подери, и быстро к заутрене! А ты, цифирька, не спать мне, в храм божий идешь, не куда-нибудь!.. Пускай нам этот кантор вонючий на органе сыграет:
а каждый такт он дергал за локоть ничего уже не соображающего господина бухгалтера и при этом — бум! бум! бум! — колотил палкой по закрытым ставнями окнам.
А тем временем по переулку, направляясь на главную улицу медленно брел жандарм. Брел он, брел себе, иногда останавливался, оглядывал окружающие дома, не спеша скручивал цигарку, тер ладони — скучал, одним словом. В переулке этом, отсюда недалеко, была у него зазноба, одна белокурая горничная-Сегодня он еще не видел ее с утра. Кругом тишина, кругом полный порядок, два дня уже никаких происшествий, бродишь только без дела, время теряешь… И вдруг слышит он развеселые вопли и грохот палки по ставням. «Ага, пьяный дебош!» И он решительным шагом направляется в ту сторону, откуда поносится шум. Хоть пару затрещин отвесить кому — все какое-то развлечение. Руки совсем вон закоченели… Правда, спешить он совсем не спешил. Заранее предвкушал, какой будет сюрприз забулдыгам, когда он появится у них за спиной. То-то рты разинут, мерзавцы! Сразу присмиреют, как барашки…