Очень осторожная на этот счет в переписке с дочерью, Мария-Терезия все же позволяет себе высказать презрение, бьющее из ее немецкого самолюбия, и показывая свое отношение к французам как к людям легкомысленным и беспечным. Никого она не пощадила: «Я не могу достаточно точно предвидеть все обстоятельства, в которые будет вовлечена вся королевская семья Франции, по вся она уже давно обмельчала. Они не способны задать топ пли сиискать уважение к себе. Задавать этот тон придется Вам», — писала она дочери 1 ноября 1770 года. Когда-то она советовала ей воздерживаться от политики, сейчас же открыто напоминает, что та должна заменить Шуазеля. «Не позволяйте себе следовать дурным примерам, не уподобляйтесь легкомысленным французам, оставайтесь истинной немкой», — а это уже 10 февраля. И Мария-Антуанетта до конца своей жизни сохранит это антифранцузское предубеждение, которое внушила ей мать. Властная мать, которая защищает лишь интересы империи, — такой была Мария-Терезия, оставаясь для Марии-Антуанетты главной и последней инстанцией. «Достойная дочь Марии-Терезии» — назовут Марию-Антуанетту придворные льстецы.
Этой зимой несчастный дофин продолжал оставаться заторможенным и нерасторопным мужем рядом с прекрасной супругой, мать которой, находясь за сотни лье от Версаля, не упускала ни малейшего события, мадам Дюбарри же стала практически символом французского двора. Фаворитка наслаждалась своим триумфом. По желанию короля, она устроилась в бывших апартаментах дофины Марии-Жозефины Саксонской, расположенных как раз под покоями короля. Государю достаточно было спуститься по внутренней лестнице, которая вела в библиотеку, чтобы оказаться прямо в спальне своей любовницы. Выходя окнами на мраморный двор, «маленькие кабинеты», целый ряд салонов и спален, открывающих окна лишь к полудню, представляли собой чистейший образец лучших творений архитекторов того времени.
Долгие месяцы строительные группы Габриеля работали над созданием столь тихого и уединенного места для короля и его любовницы. Вдали от шумного двора, в покоях, выдержанных в гармоничных пропорциях и отделанных золотом и белой тканью, Людовик XV чувствовал себя действительно по-домашнему. А воображение мадам Дюбарри, вероятно, подсказывало ей, что она — королева Франции, хотя бы здесь, за пологом алькова, в этой спальне, ввиду огромного комода, наполненного севрским фарфором.
До сих пор она была довольна такой жизнью: занималась всеми увеселительными мероприятиями при дворе; назначала репетиции придворного театра… Королевский интендант Папийон де Лаферте не принимал никаких решений без ее ведома. Она проверяла проекты по реконструкции Комеди Франсез; и когда строители угрожали бросить работу, так как им не платили (а это случалось очень часто), начальник строительства умолял ее поговорить с королем. Если Марии-Антуанетте требовался ремонт в ее апартаментах, изысканность и удобство которых значительно уступали покоям фаворитки, ее просьба не могла пройти мимо этого всемогущего создания, что весьма раздражало принцессу.
Людовик XV привык принимать некоторых своих министров в покоях Дюбарри, иногда даже в ее присутствии. И чтобы удовлетворить эту особу, министры соглашались. Не беремся утверждать, но, как писала мадам Дюдеван, «она была большей государыней, чем ее предшественница или даже кардинал де Флери». Ее власть росла с каждым днем. Даже почетные гости, такие как молодой король Швеции Гюстав III, не забывали почтить ее вниманием. После отставки Шуазеля многие его сподвижники были сняты с важных постов и на их место пришли ставленники Мопу и Терре. Все изменения приписывались исключительно капризам фаворитки. Однако позволим себе предположить, что сотрясение внутренней политики было неизбежно, заслуга это Дюбарри или нет.