На следующий день появился первый памфлет на Марию-Антуанетту. Мало того, что герцог д'Эгильон, уйдя в отставку, затаил ненависть к молодой государыне, та очень быстро ополчила против себя могущественного принца Руанского и его многочисленных союзников. Однако не она, как таковая, была причиной ненависти. Они скорее ненавидели австрийский альянс, чем саму эрцгерцогиню.
К большому облегчению императрицы посол был отозван во Францию сразу после вступления на престол Людовика XVI. Принц, разумеется, тешил себя надеждой получить пост министра, но новый король даже не думал об этом. Если его тетушка мадам де Марзан и прилагала массу усилий, чтобы добиться своего, это было чистое поражение. Приехав в Версаль он был встречен «с невероятной холодностью и с ним больше не разговаривали», утверждал Мерси. Измученный своими кредиторами, принц Руанский слыл теперь человеком, погрязшим в долгах, не без удовлетворения говорил Мерси. «Его положение было самым ужасным, насколько это возможно». В данном случае можно было только удивляться легкости посла, с которой он утверждал, «что ни он сам, ни его семья не могли больше быть причиной недовольств королевы», поскольку они больше не играли никакой роли при дворе. Это была недооценка собственной власти и власти Субизов, их родственников, союзников и друзей. Императрица опасалась с их стороны мести, жертвой которой станет ее дочь.
Тем не менее, увидев, как все ее враги один за другим падают с пьедесталов, Мария-Антуанетта с легким сердцем и довольная собой отправилась в Компьен. Там она ощутила полную свободу — поздно вставала, после обеда принимала друзей, близкую подругу принцессу де Ламбаль, которой она предоставляла удовольствие управлять на свой лад, так чтобы последняя не чувствовала себя несчастной. Откровенная милость вызывала жгучую ревность тетушек, здоровье которых настолько пришло в норму, что они вернулись ко двору. Вскоре все заметили, что Мария-Антуанетта словно отодвинула их на второй план. Герцог де Круа «находил королеву пополневшей и очень решительной. Мне больно видеть тетушек короля (для которых оспа не прошла бесследно и состарила их на много лет), с которыми обращаются как с простыми придворными».
Обида тетушек находила поддержку у многих недоброжелателей молодой королевы. Графиня Прованская и графиня д'Артуа очень скоро стали союзниками тетушек, поддерживая безразличное отношение к невестке, высокомерие которой не могло не задевать их. Напрасно Мерси пытался убедить королеву, что «лишь королевское достоинство может стать разумным поведением для нее […] и строгость должна подавить ее живость и легкомыслие». Мария-Антуанетта не могла избавиться от тщеславия и высокомерия. Она продолжала по-детски дразнить своих родственников, то позволяя им все, на что может рассчитывать королевская семья, то вдруг вспоминая, что она королева, «надевала маску высокомерия, будто соответствующую ее рангу, и отпускала обидные замечания в адрес принцев и принцесс». Они не без оснований чувствовали себя игрушкой в ее руках. Графини Прованская и д'Артуа жаловались тетушкам, и все дружно выносили на обсуждение малейшие детали личной жизни королевы, искажая их до неузнаваемости. То, что одна лишь предполагала, другая подтверждала, а третья сочиняла из этого целую историю.
При дворе действовала настоящая партия врагов. Начиная с 30 июня, об этой партии уже знал аббат Бодо. «Эта партия, — говорил он, — шайка противников Шуазеля, канцлеров и его приспешников, д'Эгильона и его советников, а также озлобленных тетушек. Они плетут самые грязные и бесстыдные интриги против королевы, которым кое-кто охотно верит, несмотря на полное противоречие и несуразность». Это было 13 июля, 7 августа, согласно тому же источнику, король нашел под своей салфеткой анонимную записку со злым памфлетом.