Пока меня одевали, я весело щебетала, вспоминая очаровательные выдумки горожан, приветствующих меня по пути. Но вот все готово, одета, причесана, напудрена, остался последний вздох – и можно делать шаг в новую жизнь. И тут мне стало страшно, так страшно, что едва удержалась, чтобы не убежать или не расплакаться. Сказав несколько ласковых прощальных слов Жанне и помогавшим ей девушкам, я кивнула, чтобы дали понять, что готова. Ни к чему тянуть с прощаниями, я могла сколько угодно реветь дома, целуя всех подряд, но плакать здесь, чтобы французы увидели красные глаза и нос, никак нельзя!
Дипломаты настолько постарались предусмотреть все, что временами казалось, будто я сама здесь ни при чем, они передают от одной страны другой какую-то вещь или ценную депешу.
С австрийской стороны абсолютно все и всё осталось на той стороне. Вся одежда с меня, включая нижнюю рубашку, была снята и заменена на французскую.
– Мадам, поднимите руки.
– Мадам, повернитесь.
– Мадам, еще раз поднимите руки.
Хотелось крикнуть, что я не кукла и вполне могу надеть рубашку сама, но я стойко молчала, вдруг это не разрешено во время церемонии передачи?
Платье замечательное, оно, как и все мое приданое, заказано на австрийские деньги послом Вены в Париже, чтобы не тащить через половину Европы то, что в Версале уже может выйти из моды. Ах, этот Версаль, мечта любой европейской женщины… А я буду не только представлена ко двору блестящего короля Людовика XV, но и… мне вдруг стало дурно от этой мысли, я стану первой дамой Версаля?! Да, конечно, ведь королева Мария умерла, король вдовец, значит, первая дама – это жена дофина, то есть я!
Почувствовав, что я вдруг задрожала, одевавшие меня камеристки заторопились. Но дрожь не проходила, стало ясно, что это нервная дрожь.
Одна из приятных дам-камеристок погладила меня по руке:
– Вы очаровательны. У нас никогда не было такой красивой дофины.
Эта простая фраза меня успокоила, благодарно улыбнувшись своей спасительнице, я шагнула навстречу Штарембергу, который торжественно провел меня в большой зал посреди этого сооружения к графу де Ноай. И вот моя рука уже в руке французского графа… С графом мы обошли вокруг стола и… прощай, Австрия, я считалась переданной французской стороне.
Теперь меня передали в руки французских дам, которые будут моими наставницами (надеюсь, добрыми) в Версале. Графиня де Ноай, моя статс-дама, представила остальных присутствующих моих фрейлин:
– Герцогиня де Виллар… маркиза де Дюра… герцогиня де Пикиньи… графиня Таван… графиня де Майи…
Я очень постаралась, чтобы разочарование и даже легкий ужас не был заметен на лице. Все фрейлины годились мне в бабушки! Не спасало даже понимание, что у меня впервые личные фрейлины. К чему мне они, с ними и поговорить будет не о чем.
От слез из-за желания срочно вернуться домой в родной Хофбургский дворец удержало только понимание, что меня не поймет мама и что там нет Шарлотты. Сестра ведь тоже уехала, да еще и к очень некрасивому, даже уродливому, мужу. О моем будущем супруге такого никто не говорил, хотя и не удосужились рассказать, каков он. Я думала спросить у француженок, но у кого тут спросишь? Старые тетки вряд ли станут со мной разговаривать.
Я вдруг сообразила, что король тоже стар, ведь он дедушка моего жениха. А вдруг у них весь двор такой старый?! Нет, не должно быть, есть же и молодые. Может, старые только фрейлины? Их просто некуда девать, потому держат на таких вот должностях.
Пока я думала все эти глупости, церемония передачи окончательно подошла к концу, мы вышли из здания уже на французской стороне, сели в ту же роскошную карету (хоть что-то знакомое) и двинулись дальше. Родная Австрия осталась на том берегу, я уезжала, чтобы никогда больше ее не увидеть.
Путешествие слилось в единую цепь фейерверков, праздников и приветствий.
Но вот мы прибыли в Компьень, где должны встретиться с королем и дофином, чтобы потом отправиться в Версаль снова отдельно.
И вот… впереди толпа роскошно одетых мужчин и женщин. В Австрии никто так не одевается, если едет в карете. Теперь понятно, почему с утра графиня де Ноай настояла, чтобы я надела очень красивое платье, совсем не подходящее для поездки в карете, даже такой красивой, как у меня.
Впереди рослый красивый мужчина, по тому, что никто не пытался даже шаг сделать перед ним, понятно, что это король.