Естественно, все это оплачивалось в основном из заработков самой Жанны, которая обслуживала только вельмож и крупных финансистов. Например, герцог де Ришелье платил ей за каждую встречу по пятьдесят золотых. Никто и не думал торговаться, ибо ее красота поражала даже видавших виды аристократов, а сохранившиеся «остатки природной пылкости» придавали утехам с этой ожившей богиней пикантно пряный привкус. Отъявленный распутник и тонкий ценитель женской красоты, принц Шарль-Жозеф де Линь, дал ей такую характеристику: «Усладой было лицезреть ее, и восхитительно — поиметь ее». К тому же, благодаря заботам Дюбарри, в ней не было ничего от вульгарности профессиональных «дев веселья». За четыре года общения с сильными мира сего Жанна отшлифовала свои манеры, усовершенствовала жесты и походку, полностью освоила науку ведения светских разговоров, совершенно пустых, но облеченных в изысканную оболочку утонченности с претензией на скрытый глубокий смысл и остроумие.
Однако, Жан Дюбарри не оставлял своей мечты уложить любовницу в постель короля, и в конце концов это ему удалось. Жанна своим профессиональным искусством настолько обольстила Людовика, что тот почувствовал себя молодым и полным сил. Ее мастерство было внове для человека, который не знал иных женщин, кроме малоопытных молоденьких сестер Нель, фригидной маркизы де Помпадур и девственниц из «Оленьего приюта». Недаром, когда Людовик ХV поделился своим восторгом по поводу чар мадам Дюбарри с одним из своих близких друзей, герцогом д’Эн, тот не смог удержаться от смеха:
— Видно, что ваше высочество никогда не бывали в борделе!
Но дело было не в одних профессиональных талантах этой кудесницы. Людовик обрел в ней не только утолительницу его плотских потребностей, но и внимательную подругу, готовую разделить заботы и душевные терзания мучимого различными комплексами старого короля, развлечь его и дать забыть скуку повседневной жизни, страх перед смертью, от которого ему никак не удавалось отделаться. Этой утешительнице надлежало пребывать подле него неотступно, и Людовик решил сделать ее своей официальной любовницей. Но таковой могла стать только аристократка, предпочтительно замужняя. Тогда за дело взялся Прощелыга, который вызвал из Гаскони холостого брата Гийома, отставного капитана, ветерана колониальной службы на острове Сан-Доминго, личность совершенно ущербную.
Для начала Прощелыга подделал кучу документов, начиная с липового свидетельства о рождении Жанны и кончая совершенно фантастическими бумагами о родстве семейства Дюбарри со старинными дворянскими семьями в Провансе и Ирландии, а также герцогами де Бари в Калабрии, т. е. в далекой Италии. 1 сентября 1768 года состоялось венчание Гийома и Жанны, после чего новобрачному было приказано убраться в родную Гасконь и не казать оттуда носу. Карету и портшез Жанны украсил фантастический графский герб, хотя, строго говоря, на титул графини, даже поддельный, она права не имела, ибо вышла замуж за младшего брата Дюбарри.
Генеалогическое ведомство двора, весьма придирчивое в вопросах допуска в придворную среду новичков, прослышав о безумном увлечении короля новой фавориткой, уже поселившейся во дворце в покоях бывшего камердинера Людовика, предпочло закрыть глаза на эту грубо состряпанную подделку. Невзирая на потоки самой грязной клеветы, изливаемые на Жанну дешевыми писаками по заданию и за деньги первого министра, герцога де Шуазёля, король решил представить ее ко двору. После церемонии представления, которой всеми силами пытались помешать блюстители нравственности, графиня Дюбарри полноправно воцарилась во дворце, теперь в ее распоряжение предоставили покои на третьем этаже над так называемыми «малыми кабинетами короля». Ранее они принадлежали Марии-Жозефе Саксонской.
Графиня отделала эти помещения со свойственным ей тонким вкусом и часто устраивала там ужины, приглашая знатных придворных, которым особо благоволил король. Гостям яства подавались на серебряном сервизе, королю и его фаворитке — на художественно сработанной золотой посуде. Надо сказать, что графиня вела себя очень разумно, стараясь оставаться на втором плане и не афишировать свою близость к королю. Она окружила себя обществом его старых друзей, где царила совершенно безраздельно. Талейран ценил ее за то, что она быстро переняла своеобразный выговор и язык Версаля. В этом до самой смерти так и не преуспела маркиза де Помпадур, а потому не смогла заставить аристократов забыть о своем мещанском происхождении. К тому же Жанна выучилась занимательно рассказывать всяческие забавные истории и без труда могла претендовать на звание души любого веселого собрания.