Сразу же по окончании работы над "Аидой" последовала запись "Риголетто" с Джузеппе ди Стефано, осуществлявшаяся с 3 по 16 сентября. Недавние стычки по поводу миланской "Травиаты" были, по счастью, забыты. Неделю спустя труппа "Ла Скала" отправилась в Берлин, чтобы дать два представления "Лючии ди Ламмермур" в Городской Опере под руководством Герберта фон Караяна, успевшего тем временем занять пост главного дирижера Берлинского Филармонического оркестра. Сотни меломанов два дня и две ночи стояли за билетами. "Не побоюсь сказать, что мисс Каллас была грандиозна, — писал английский критик Десмонд Шоу-Тейлор. - Ее не назовешь безупречной вокалисткой, однако в моменты наибольшего драматизма пение ее доставляет неизмеримое наслаждение. В наши дни нет второй такой певицы. Хоть публика не раз вздрагивала при резкой смене регистров, неприятном звучании ноты или чересчур высоко интонированном верхнем ми бемоль в коние фразы, Каллас все же оставалась изысканной, далекой от мира, бесконечно страдающей "безумной Лючией" традиции XIX века. Ее спектакль не закончился заключительной сценой безумия: овации длились десять минут, и все это время она оставалась наполовину в роли, лучась простодушием, изумляясь будто бы незаслуженным аплодисментам, вновь и вновь выходя на поклоны... и искусно обыгрывая розы, сыпавшиеся с галереи, -одну из них она бросила восхищенному флейтисту. О да, артистка до мозга костей, подлинная королева! Осмелюсь утверждать ее дать, что она никогда не будет петь лучше, чем поет сейчас, в ее голосе, как в греческом вине, чувствуется привкус смолы, который никогда не исчезнет; ей не дано, как Муцио или Райзе, очаровать нас округлым, соблазнительным звучанием. Однако ей присуши неожиданные взлеты, драматические взрывы захватывающей силы, и не снившиеся этим вокально более одаренным певицам. В наши дни равных ей нет".
О том, как Каллас пела Лючию, принято судить по записи именно этого спектакля. Каллас придает всей постановке совершенно иную тональность, чем в записи под руководством Серафина, исполненной, по выражению Джона Ардойна, "неизбывной меланхолии". В берлинском спектакле она почти все время поет голосом "маленькой девочки" с парящим и открытым звучанием. Сцена безумия в ее исполнении окрашивается в блеклые пастельные тона и приобретает подлинный драматизм за счет переноса акцента на отдельные слова — к примеру, на "il fantasma". Джон Ардойн в "Наследии Каллас" заявил, что, если бы ему пришлось отказаться от всех записей Каллас, кроме одной, он выбрал бы именно эту. То же мнение разделяет и Дэвид А.Лоу, видя в берлинском спектакле "вершину вокального искусства" Марии Каллас.
Действительно, парящее легато в "Regnava nel silenzio" или тончайшее, вполголоса спетое начало "Veranno a te" производят потрясающее впечатление. Подобное пение, выражаясь патетически, "проникает в глубь самого сердца", оно словно бы предназначено для любящих ушей. Ни одна запись Каллас не вызывает у автора подобных эмоций, отчасти потому, что в этом грандиозном исполнении уже слышны первые признаки увядания голоса. Не суть важно, что певица выпускает верхнее ми бемоль в конце каденции и поет его только в финале арии, однако это означает, что она уже не могла пойти на вокальный риск. К тому же и блеклое звучание, и потеря динамики, скорее всего, обусловлены состоянием голоса певицы, а не актерской задачей.
Чтобы вышеприведенные замечания не показались чересчур риторическими, подчеркнем еще раз, что эта берлинская постановка принадлежит к числу звездных часов Каллас, однако в ее оттонченном совершенстве уже наметилось начало конца, даже если и голос певицы некоторое время еше сохранял былое величие.
Глава 8.
Нисхождение к славе
Я до сих пор пытаюсь понять, что же случилось в Нью-Йорке. Сожалею, что не смогла дать Вам то, что получали другие театры.
Мария Каллас - Рудольфу Бингу
Скандал в Чикаго
В музыке спокойной жизни не бывает.
Карло Мария Джуллини
После четырехнедельного отпуска, 31 октября 1955 года, Мария Каллас открыла второй сезон Лирической Оперы в Чикаго Эльвирой в "Пуританах" Беллини. За дирижерским пультом стоял Никола Решиньо. Тон критике задал панегирик Роджера Деттмера в "Американце": "Всем нам известно, что весь город вот уже год как помешан на Каллас, а помешанней всех я сам. Когда она в голосе и выступает в подходящей ей роли, я боготворю ее. Я раб ее чар". С не меньшим воодушевлением писали о Каллас и другие критики, хотя Хауард Тэлли, рецензент "Мьюзикал Америка", не преминул обратить внимание на неуверенные интерполированные высокие ре во втором акте.
На второй день сезона Рената Тебальди пела Аиду. 5 и 8 ноября последовали два представления "Трубадура". К сожалению, он не был записан на пластинку, хотя Юсси Бьёрлинг в роли Манрико, Эбе Стиньяни и молодой Этторе Бастьянини того стоили. Рудольф Бинг в своих мемуарах вспоминает, что в третьем акте, когда Манрико пел арию "Ah, si' ben mio", драматический эффект производило не столько его пение, сколько то, как слушала его Мария Каллас, пусть он и пел "бесподобно' (Джордж Еллинек). Да и сам Бьёрлинг говорил: "Ее Леонора была само совершенство. Я часто слышал эту партию в исполнении разных певиц, но ни одну из них нельзя сравнить с Каллас". В этой связи стоит упомянуть, что он пел Манрико в "Метрполитен Опера" с Зинкой Миланов, чье исполнение партии Леоноры считается эталоном и поныне. Безусловно, высокие ноты в исполнении Миланов были красивее, а звучание более округлым, однако в музыкально-стилистическом отношении образ был далеко не так отточен, как у Каллас.
Непосредственно перед вторым спектаклем Рудольфу Бингу наконец-то удалось заручиться согласием Каллас выступить в "Метрополитен Опера". 29 октября 1956 года ей предстояло дебютировать там в партии Нормы. Репортеру, спросившему ее о размерах гонорара, ставшего камнем преткновения при переговорах, она ответила, что за Норму переплатить невозможно. Бинг, которому были свойственны в равной степени и дипломатический шарм, и холодный цинизм, ловко уклонялся от ответа на вопросы о деталях, заявляя, что певцы приходят в "Метрополитен Опера" исключительно из любви к искусству и искренне радуются простому букету цветов, а Каллас, разумеется, получит самый красивый букет.
Через несколько дней разразился первый из громких скандалов, сопровождавших карьеру певицы. 11 ноября она пела Чио-Чио-Сан в постановке Хици Койке. Ланфранко Распони в своей книге "Последние примадонны" цитирует различных исполнительниц этой партии: они все как одна называют ее убийственной. Тесситура необычайно высока, а кроме того, певица вынуждена постоянно перекрывать целый оркестр. Штраус сказал про свою Саломею, что представлял себе голос Изольды, исходящий из уст пятнадцатилетней девушки; то же можно сказать и о мадам Баттерфляй. Одним словом, большинство певиц с голосом, подходящим для партии Баттерфляй, не способны представить посредством этого голоса пятнадцатилетнюю гейшу. Каллас добивалась этого — и добилась. "Мы увидели камерную Баттерфляй, с самого начала напуганную трагедией, жертвой которой ей предстояло стать. Даже в любовном дуэте не было того мелодического потока, что заставляет сердце биться чаще: скорее, нашим глазам предстал контраст растущей страсти мужчины и сдержанности женского экстаза", - писала Клаудиа Кэссиди, не скрывая, однако, и того, что персонаж Даллас показался ей "находящимся в стадии разработки".