Своими колоратурами мадам Тетраццини подтвердила многое из того, что о ней писали: она с легкостью пела стаккато отойдя от общепринятой методики дыхания. Вместо того чтобы слегка ударять каждую ноту в отдельности, она лишь задерживает звук, но производимый при этом эффект "detache" вместо настоящего стаккато сногсшибателен, чего не скажешь о ее трелях. В них не было ни ясной эмиссии, ни ровности, да и сам интервал был по меньшей мере сомнителен.
Нисходящие пассажи она пела красиво, с отменной плавностью и чистой артикуляцией. Превращение простого звукоряда во вступительной каденции "Sempre libera" в хроматический, хоть и является отступлением от партитуры, но не фатально и, к тому же, вполне оправдано качеством исполнения. Подобных восходящих звукорядов в том же фрагменте уважающий себя педагог не простил бы и ученику: певица начинала их дрожащим и гортанным звуком, а заканчивала в полный голос. При этом грудной резонанс загонялся на неестественную высоту.
Наиболее заметный недостаток в пении мадам Тетраццини, судя по вчерашнему спектаклю, — это необычная эмиссия низких тонов. Они образуются со сдавленной ("pinched") атакой голосовой щели, так бледно окрашены и так выраженно тремолированы, что зачастую напоминают детский плач....Кантилена в исполнении певицы не соответствовала требованиям настоящего вокального искусства. Кантабиле было неровным по качеству звука. Разрывы между средним и высоким регистрами раздражали слух, а манера певицы фразировать короткими отрывками и брать дыхание, не сообразовываясь с музыкой, -серьезный пробел в ее исполнении. К примеру, в начале An, fors' ё lui" она спела фразу на одном дыхании вплоть до "u", взя ла дыхание и спела “i”, как если бы оно относилось уже к следующему слову.
Упорное использование холодных красок в кантабиле сделало невозможным патетическую интонацию в "Non sapete , за ее детски-печальное "Dite alle giovine" не могло не тронуть сам черствое сердце".
Человек, умеюший слушать и наделенный вокальной фантазией, в этих строках способен услышать пение Тетраццини, а прочтя высказывания Генри Фазергилла Чорли или Стендаля о Пасте, Гризи или Малибран, составить себе точное акустическое представление о звучании голосов и вокальной манере этих певиц: ведь все эти авторы в совершенстве владели не только специальной терминологией, но и искусством красочной и точной метафоры.
По Ницше событие, чтобы считаться великим, должно сочетать в себе два фактора: великий замысел тех, кто претворяет это событие в жизнь, и способность воспринять его у тех, кто это событие переживает. Следуя этой формулировке, дебют Марии Каллас в "Метрополитен Опера", описанный Рудольфом Бинтом как "самая волнующая премьера за время моей работы в Мет", нельзя было бы назвать великим. Большинство зрителей, пополнивших кассу театра в общей сложности 75 510 долларами, пришли посмотреть звезду, а не "Норму" - произведение, не подходящее для столь громкого открытия сезона. В своей истории "Метрополитен Опера" Колодин иронически замечает, что те, кто заплатил по 35 долларов за билеты в партер, не имели понятия о качествах, необходимых певице для партии Нормы, но собирались как следует развлечься за свои деньги.
Зинка Миланов, примадонна театра, превратила проход к своему месту в зале в небольшой спектакль и была награждена аплодисментами, как если бы исполнила "Vissi d'arte". Спектакль не был подготовлен с такой тщательностью, как в "Ла Скала", и потому не мог стать событием: это была старая и "халтурная", по выражению Колодина, постановка, ничуть не улучшившаяся за счет доделок. Тем не менее Каллас начала спектакль "красивой и выразительной "Casta diva", блистательность которой Колодин счел результатом скрупулезной проработки и крепких нервов певицы. Он добавляет, что эту "Casta diva" нельзя было назвать "нежнейшей из всех существующих", однако если другим певицам красота звучания арии казалась самодостаточной, то для Каллас было важно "развитие характера", Цельность образа, достойная Альцесты Кирстен Флагстад или Марщальши Лотты Леманн. "Округлые музыкальные фразы, достойный истинного музыканта подход к образованию мелодической линии и достойное первоклассного вокалиста чувство динамики и окраски — все это художественное чутье трагической актрисы подчинило единственной цели: представить героиню на сцене такой, какой ее замыслил Беллини". Хоть Каллас в этот вечер была не в лучшей вокальной форме, однако в сравнении с ней Федора Барбьери и Чезаре Сьепи бледнели, а Марио дель Монако и вовсе терялся. Критики искали, как пишет Колодин, "меру оценки и брали суждения с потолка": "необыкновенный талант напрасно искал необыкновенного признания, хоть и заслуживал его".
Колодин единственный увидел в голосе Каллас "продолжение ее личности", драму в себе и одновременно отдал должное строгой дисциплине, которую певица соблюдала, чтобы держать эту драму под контролем. В промежутке между вторым и третьим представлениями "Нормы" (10 и 22 ноября 1956 года) она два раза спела Тоску в спектакле под руководством Димитрия Митропулоса; ее партнерами стали Джузеппе Кампора и Джордж Лондон. Большинство критиков отметили, что с вокальной точки зрения ее Тоска больше не была лучшей, однако один Колодин добавил, что "она пела партию, руководствуясь актерским инстинктом, а играла в соответствии с инстинктом музыкальным".
Дебют в "Метрополитен Опера" повлек за собой первые появления примадонны в обществе. "Angel", американская дочерняя компания концерна EMI, зарезервировала в отеле "Амбассадор" зал для большого приема, на который были приглашены греческий и итальянский послы, Марлен Дитрих и Эльза Максвелл и другие колоритные личности, принадлежавшие к высшему свету и салонным кругам. Каллас блистала в драгоценностях обшей стоимостью в миллион долларов, предоставленных в ее распоряжение ювелиром Гарри Уинстоном. Наконец 25 ноября они с Джорджем Лондоном выступили в шоу Эда Салливана со сценами из второго акта "Тоски".
Клаудиа Кэссиди на страницах "Чикаго Трибьюн" возмущалась этим разрозненным действом ("урезанным до 15 минут"), которое могло лишь укрепить предрассудки тех, кто никогда не был в опере, а тем, кто любит оперу, показаться издевательством. Больше внимания, чем любая рецензия, привлекло письмо Ренаты Тебальди с ответом на реплику Каллас, приведенную в упомянутой статье из "Тайм": "Синьора утверждает, что у меня нет хребта. Зато у меня есть кое-что получше, чего нет у нее, а именно — сердце".
Посмотрев премьеру "Лючии ди Ламмермур", являвшуюся в глазах большинства высшей точкой гастролей Каллас в Нью-Йорке, Эльза Максвелл написала уничтожающую, злобную рецензию. Вызвал толки и конфликт певицы с баритоном Энцо Сорделло, который в спектакле 8 декабря слишком долго держал высокое соль в конце одного из дуэтов, в результате чего создалось впечатление, будто его партнерше, вовремя прервавшей свою ноту, не хватает дыхания. Существуют две версии этого конфликта, одна из которых утвердилась в прессе и в отдельных биографических книгах. Эта версия гласит, что певица еще на сиене обругала партнера, а по окончании спектакля поставила директору театра ультиматум: "Он или я".
Версия Колодина менее красочна. Согласно ей, после спектакля Каллас пожаловалась, что Сорделло хотел ее перепеть. Возражение баритона, что она не смогла достаточно долго держать свою высокую ноту, было опровергнуто дирижером Фаусто Клева, "и Бинг постановил, что от Сорделло можно отказаться" (Колодин). Мнение критики относительно "Лючии" (спектакль от 8 декабря существует в записи) было однозначно. В этих спектаклях Мария Каллас явно была не в голосе. Винтроп Сарджент сравнил высокие ноты ее партии с "отчаянными криками", однако счел ее исполнение "интересным, временами даже волнующим (thrilling), колоратуры необыкновенно гибкими и филигранными, а окраску голоса в негромких пассажах теплой и выразительной".