Колодин указал на признаки утомления в "Spargi d'amore pianto" и не утаил, что многие высокие ноты "напоминали скорее восклицательные знаки, чем законченные предложения". Клаудиа Кэссиди отметила те же недостатки, но подчеркнула: Не знаю, где еще можно услышать подобные колоратуры, шелковисто сотканные фиоритуры, плавные хроматические гаммы”. В любом случае примечательно, что хвалебные пассажи в статьях Колодина, Кэссиди и Пола Генри Ланга звучат апологетически: это свидетельствует о том, что к тому времени Мария К.аллас вокально уже не могла оправдать всех ожиданий. Любой поклонник таланта певицы, послушав запись от 8 декабря, пожелает, чтобы ее не существовало: заурядную постановку не удалось оживить даже самой Каллас.
Через несколько дней Марии Каллас и Менегини предстояло вернуться в Милан; но до этого греческий киномагнат Спирос Скурас пригласил их на праздничный ужин в "Валдорф Астория". Среди приглашенных был "интернациональный барометр социальных настроений Эльза Максвелл" (Стасинопулос), произнесшая при встрече с певицей следующее: “Мадам Каллас, могу себе представить, что меня вы хотели бы увидеть здесь в последнюю очередь". Каллас ответила: "Напротив, вы первая из тех, кого я хотела бы видеть, так как считаю вас, невзирая на ваше суждение о моем голосе, дамой чести ("lady of honesty"), для которой истина превыше всего". Эльза Максвелл поместила этот ответ в своей следующей статье и восславила певицу как "экстраординарную личность" с "блестящими, прекрасными, гипнотическими глазами". С той поры перед новой подругой распахивались все двери, к которым имела доступ Максвелл. В своей автобиографии она писала: "Меня ославили как паразитку за то, что я пользовалась великодушием богачей, однако я давала им не меньше, чем брала. Я обладала фантазией, они -деньгами. Мы законно обменивались тем, что имели в избытке".
Несмотря на то что в январе 1957 года певица обязана была предстать перед чикагским судом, рождественские праздники она решила провести в Милане. В день отъезда, 21 декабря, она предстала перед Верховным судом Нью-Йорка: там было вынесено на рассмотрение дело Багарози. Адвокат певицы огласил, что в 1954 году Багарози уже предъявлял похожий иск Росси-Лемени и тот откупился от него четырьмя тысячами долларов, в то время как сумма в триста тысяч, которую бывший агент требовал с Каллас, - не что иное, как грабеж средь бела дня. Заседание было перенесено на январь. Вторую половину сезона Каллас рассчитывала выступать в "Ла Скала"; кроме того, она приняла предложение Оперного театра Сан-Франциско и в письменной форме гарантировала его директору, Курту Герберту Адлеру, ряд выступлений в сентябре и октябре 1957 года. Журналистке Аните Пензотти из газеты "Оджи" она поведала свою "историю", завершив ее знаменательным заявлением: "Вскоре я вернусь в "Ла Скала" и буду петь в "Сомнамбуле1, "Анне Болейн" и в "Ифигении в Тавриде". Я знаю, что мои враги поджидают меня, но собираюсь бороться изо всех сил. Я не хочу разочаровать мою публику, которая любит меня и признанием которой я бесконечно дорожу".
Через три дня после возвращения в США певица приняла участие в благотворительном бале в пользу больных стариков, проходившем в "Вальдорф Астория" и организованном фирмой, занимавшейся связями с общественностью. Она явилась в костюме египетской царицы Хатшепсут, якобы украшенном смарагдами стоимостью в три миллиона долларов. С некоторых пор она относилась к подобным появлениям в обществе с не меньшей серьезностью, чем к премьерам в "Ла Скала". Эльза Максвелл оделась Екатериной Великой.
В Чикаго, где должен был состояться суд, Мария Каллас 15 января дала концерт, чтобы хоть как-то оправдать нежеланную поездку. Ее гонорар составил 10 тысяч долларов. В своей статье в "Чикаго Трибьюн" Клаудиа Кэссиди предугадала направление, в котором впоследствии развивалась карьера певицы: "Она начала так тихо, что даже опоздавшие зрители, с шумом пробиравшиеся между рядами, прислушались. Из огромного арсенала героинь, страдающих манией колоратур, она выбрала сцену ночных блужданий Сомнамбулы, головоломную арию с прелестной линией, выдающей почерк Беллини, и блестяще ее исполнила....Она пела своим самым завораживающим голосом, с призвуком гобоя в тоне, глухо окрашенным....За Сомнамбулой последовала ария теней из "Диноры" Мейербера, героиня которой радостно резвится с тенями, более отрадными, чем окружающая действительность. Эта шаловливая ария в исполнении Каллас казалась отрадней трелей жаворонка: ведь ни один жаворонок еще не удостаивался десяти тысяч долларов за концерт. И все же пение ее в этот вечер не поднялось до божественных высот. Трудные ноты давались певице с усилием, звучали плоско и пронзительно. К счастью, позже Каллас доказала свое мужество....Она исполнила "In questa reggia" из "Турандот" Пуччи-ни. Любому поклоннику оперы известно, что это произведение считается неимоверно сложным для исполнения, благо тесситура сопрано бесчеловечно высока. Исключив Турандот три года назад из своего репертуара, Каллас сказала: "Я не такая дура". Однако теперь она собирается записать ее для фирмы Angel "....Ария повергла публику в восторг, но какой ценой? Тонкой певице, к тому же еще и истинной художнице, пришлось вложить в эту холодную, жестоко-красивую арию все силы, которые у нее только были: она словно булавками загнала ее в сознание публики. В этом не было ничего красивого, ибо звучание форсировалось до смертельно опасной для голоса степени. Однако благодаря мужеству и решительности певицы,стремлению к победе во что бы то ни стало, это стало грандиозным достижением... триумфом для Каллас: ведь мы ценим ее столь высоко, что уверены, что слышим ее прежний голос, когда ом берется за свои коронные партии".
Какая жесткая и в то же время любовно-почтительная ре-цензия! Всего в нескольких словах Клаудиа Кэссиди сформулировала дилемму, возникшую в переломный момент карьеры певицы и выразила в критике свое уважение и заботу о ней. Мария Каллас закончила концерт арией Нормы, "D'amor sull'ali rosee' Леоноры и финальной сценой Лючии.
Пребывание в суде оказалось кратким, хоть Каллас и летела ради него в Чикаго, заодно устроив там концерт: заседание снова бьпо отложено, на сей раз до осени, когда Каллас должна была выступать в Сан-Франциско. Она возвратилась в Милан и 26 январе посетила мировую премьеру оперы Франсиса Пуленка "Диалоги кармелиток". На приеме в честь композитора певица, разодетая, как кинозвезда, была в центре внимания. Перед спектаклями в "Ла Скала", которыми должен был завершиться сезон 1956-1957 годов, она съездила в Лондон, чтобы 2 и 6 февраля спеть там Норму. Харольд Розенталь упоминает в своей хрошке "Ковент Гарден", что можно было бы сыграть и шесть спектаклей, если бы певице не нужно было в феврале записывать в студии Розину (Россини), а в марте — Амину (Беллини).
С гой поры и начался тот вид художественного планирования, что направлено на произведение эффекта. Прибытие в лондснский аэропорт хрупкой красавицы вместо тучной дивы, какой Каллас помнили в Лондоне, попало на передовицы — и снова передовицы появились раньше, чем был показан спектакль опять о певице судили и рядили, в том числе говорили и о том не потеряла ли она, часом, вместе с килограммами и вокальюго дара. В записи этих спектаклей не сохранилось, в связи с чем сему вопросу суждено остаться без ответа, тем более что рецензии были весьма противоречивы.