при этом звуки были слегка сглажены по типу глиссандо. А неожиданно раздавшийся в завершение пронзительный крик показал, с каким тщанием подходила она к произведению; точно так же красивому мягкому звучанию "О mia regina" арии Эболи предшествует мощный дребезжащий звук..." "Таймс" же без лишних церемоний писала, что "теперь ее голос звучит вполне безобразно". Прежде всего ей пеняли на то, что концерт прошел в "недостойной певицы атмосфере, с освещением, приличествующим какому-нибудь поп-шоу".
В Германии певица выступала довольно редко; в 1955 году в Берлине она пела "Лючию" под управлением Герберта фон Караяна, в 1957 - исполняла "Сомнамбулу" в Кёльне, в 1959 — дала два концерта в Гамбурге и Штутгарте. Когда в 1962 году Каллас ненадолго приехала в страну с концертными гастролями, ее имя, очевидно, почти ничего не говорило большинству тамошних критиков из периодических изданий. Поэтому существует лишь несколько отзывов о ее записях того времени, которые отдают ей должное как феномену, но нет ни одного систематизированного исследования ее исполнительского мастерства.
В высшей степени показательным является отчет Иоахима Кайзера из "Зюддойче Цайтунг" от 14 марта 1962 года: "Всемирная слава Каллас не случайна". Критик начинает с того, что его крайне удивляют люди, выбросившие сто марок за тридцать пять минут вокала; далее его развеселили дамы, бросавшие друг на друга оценивающие взгляды; затем он поиздевался над "узкогубым менеджером" с его "конвоем", состоящим из "не менее, чем трех дам с кислыми минами", и только после этого он перешел к характеристике певицы: "Кому фрау Каллас известна лишь по иллюстрированным журналам, тот должен отнести ее славу к свидетельствам несостоятельности Запада: яхты миллиардеров, истерики, скандалы вместо искусства. (Проводимый в Алленсбахе особый опрос показал, что именно по этой причине каждый третий бюргер Германии "терпеть не может" Каллас) Но если ее послушать, то возникают более достойные перспективы, так что даже испытываешь уважение к музыкальной общественности, провозгласившей Каллас своим идолом. Ибо фрау Каллас восхищает не только ее подавляющее любое составление совершенство. Она никоим образом не воплощает е американский тип художника, у которого никогда не было неудач. Что в ней подкупает - так это не сравнимая ни с чем естественная экспрессия. Ни одна певица не умеет так как она, воспламениться чувством. Это честь для мира, что он склоняет перед ней голову, а не только заботится о своем совершенстве". Вспомним Виолетту в "Травиате": "Е strano". Неужели мир тогда действительно не устоял и склонился перед певицей которая с высоким артистизмом изобразила пылкую любовь'' Неужели описанное Кайзером общество не было объято любопытством по отношению к странному чудовищу, поставлявшему скандалы?
Но вернемся к Кайзеру: "Что касается нынешнего голоса как такового, то фрау Каллас забирается иногда на рискованную высоту. Она отнюдь не всегда чисто берет верхние си бемоль и си, амплитуда колебаний на верхнем регистре чересчур большая, не всегда удается и легкость речитатива. Голос фрау Каллас скорее лирическое меццо-сопрано с предрасположенностью к альту. Несколько лет назад высокие звуки давались ей, очевидно, легче (запись "Тоски" студией "Columbia"); в последнее время ей, видимо, пришлось форсировать свой голос... Все эти оговорки я делаю весьма неохотно, их надо принимать в расчет, лишь твердо помня, что речь идет о величайшей певице на земле. Пленительный голос на среднем регистре, потрясающие, блистательные колоратуры, великолепная дикция и нюансировки. Но пусть подобными деталями интересуются учительницы пения; нам же не стоит слишком долго останавливаться на них, ибо Каллас лишь тогда становится единственной и неповторимой, когда полностью отдается сценическому искусству, когда, можно даже сказать, раскрывается ее душа. Величие фрау Каллас торжествует там, где пение и мимика отступают на второй план".
Тут приходится снова перебить критика вопросами. Действительно ли только учительниц пения интересует пленительный голос на среднем регистре и потрясающие колоратуры, учителей игры на фортепьяно - прекрасный звук или велик лепно взятые октавы? Разве красота звучания, чистота то блистательные колоратуры не являются предпосылкой мастерства вокала? Одним словом: не оказывает ли здесь пагубного воздействия, как это довольно часто случается, высказыва Вагнера о Шрёдер-Девриент, столь же суггестивное, сколь радоксальное? Или иначе: эта критика, как впрочем и остальные опубликованные в Германии, не дает представления о том, к пела Мария Каллас на мартовских концертах 1962 года. Звукозапись концерта в Гамбурге доказывает, что ее пение было неровным. В элегической арии Химены из "Сида" отсутствуют скорбные краски, в арии из "Эрнани" пропала кабалетта - очевидно, этот виртуозный кунстштюк оказался слишком высоким барьером. Из арии Золушки "Nacqui all'affanno" получился этюд, в хабанере из "Кармен" певица даже допустила несколько ошибок. А вот ария Эболи была исполнена великолепно, даже несмотря на то, что в стретте заметно ощущалось, как трудно дались ей высокие ноты.
Обе арии из "Кармен" она пела и в одном из концертов в Нью-Йорке; но это не был вечер Каллас, а гала-кониерт в честь сорокачетырехлетнего дня рождения американского президента Джона Кеннеди, на котором выступали и звезды поп-музыки. На следующий день после этого концерта Каллас улетела в Милан, где 23 мая ей предстояло выступить в "Медее". Уже во время репетиций возобновились нестерпимые боли в придаточных пазухах носа. А самые высокие звуки вызывали колющую и режущую боль.
Она должна, даже обязана была отказаться петь. Но могла ли она пойти на это, памятуя о скандалах и уходе из театра? Могла ли позволить себе спровоцировать еще один скандал? Она рискнула - и проиграла. В прологе она стояла между двумя античными колоннами, закутанная в темный плащ, стояла властная, грозная, таинственная, стояла как предвестник ужасных деяний: она должна была произнести: "Io? Medea!" К ужасу коллег и всего зала голос отказал. Кое-как, неимоверными, почти нечеловеческими усилиями ей удалось-таки довести до конца спектакль. Лишь немногим критикам удалось сделать вид, что они не заметили осложнений с голосом. Осталась лишь "душа голоса", как выразился Реми.
Второе представление прошло лучше. Это было 3 июня 1962 года, день ее последнего выступления в "Ла Скала". Все планы, которые она позднее обсуждала в театре, остались только планами: оперы Джакомо Мейербера "Гугеноты", Вольфганга Амадея Моцарта "Свадьба Фигаро", Клаудио Монтеверди "Коронация Поппеи", Рихарда Вагнера "Тристан и Изольда". Обсуждали и новУю постановку "Трубадура" Джузеппе Верди в "Ковент Гарден" с режиссером Лукино Висконти; но и этот проект потерпел фиаско. Одна только мысль выйти на сцену, не говоря уже о чрезмерном напряжении, связанном с долгими многодневными репетициями, вселяла в нее страх, и тем не менее она цеплялась за эти переговоры, потому что они хотя бы поддерживали в ней ощущение, что на нее по-прежнему рассчитывают. Она договаривалась о гонораре, выбирала тенора-партнера, дирижера, определяла даты репетиций.
Сэр Дэвид Уэбстер со всем соглашался, ибо чувствовал, что это не была игра честолюбивой примадонны и эти маневры продиктованы страхом перед провалом. В 1962 году она спела еще только один раз: три арии в телевизионном концерте Би-Би-Си. Это был ее вклад в программу "Ковент Гарден" "Золотой час". Она исполнила, правда,, не совсем уверенно, арию Елизаветы из "Дон Карлоса" и две арии из "Кармен" Жоржа Бизе. Сэр Дэвид Уэбстер предварил ее выступление следующими словами: "Если завтра кто-нибудь пришлет мне телеграмму и раскроет в ней тайну, что надо предпринять, чтобы упросить мисс Каллас сыграть в театре Кармен, я был бы счастливым, очень счастливым человеком". Она спела обе арии - "хабанеру" и "сегидилью" - более убедительно и изяшно, чем в записи на EMI. Однако и это выступление стало всего лишь небольшой вспышкой. Потому что ее голос претерпевал тяжелейший кризис. Если не считать пятнадцатиминутного выступления в Лондоне, она не пела с 3 июня 1962 года по 3 мая 1963 и первую попытку снова начать петь предприняла в более надежных, как ей казалось, стенах EMI и с новым репертуаром: ариями из опер французских композиторов.