Ей даже не дали возможности провести ни одной репетиции на сцене театра, ни в костюмах, ни без костюмов, и тем не менее она не возражала. Перед самым поднятием занавеса по рядам зрителей прошелестели легкие аплодисменты. Это Жаклин Кеннеди, вдова убитого президента, продефилировала к своему месту. Когда после трех возгласов - "Марио!" - на сцену вступила Каллас, зал взорвался от шквала аплодисментов, так что дирижер был вынужден на несколько минут прервать представление. Певица ни на секунду не вышла из роли; она не улыбнулась, не раскланялась, не поблагодарила. Она осталась Тоской.
Как утверждает Стасинопулос, критики в унисон возносили ей хвалу; однако это не совсем соответствовало истине. Алан Рич писал в "Нью-Йорк Тайме" следующее: "Сочное, яркое звучание голоса, который я слышал накануне вечером, ничем не выдавало, какие трудности испытывает певица. Он лился легко, плавно, напоминая о ее прежних выступлениях. Она сумела каким-то образом поставить голос на службу драме, не прибегая к его ошеломляющим возможностям... Это было - что касается пения — одно из самых выдающихся на моей памяти исполнений..."
Харольд Шонберг, в противовес ему, писал в "Нью-Иорк Таймс": "Если вернуться к вопросам вокала, то тут дело o6cтоит менее радостно. Мисс Каллас оперирует ныне только остаткам своего голоса. Ее высокие звуки, по-прежнему неуверенные, поминают скорее отчаянный разбег к штурму высоких нот. поет почти все без опоры, издавая звуки пронзительные, резкие и несфокусированные". Кому верить? Критика Алана Рича, касающаяся вокальных и технических параметров, довольно туманна, но поскольку сохранилась запись обоих представлений, то можно с точностью определить, что в опасных пассажах второго акта она испытывала величайшие затруднения, что до звучало резко, что кульминационная фраза из арии "Vissi d'arte" совершенно не удалась, - по мнению Ардойна, вместо верхнего си бемоль публика услышала шквальный порыв ветра; но в этом спектакле она поет раскованнее, чем в записи с Претром.
Все это говорит о том, что слава давно отделилась от своей обладательницы, и к певице отнеслись, как к священной корове. Однако вести о нью-йоркских триумфах, которые ставились под сомнение профессиональной прессой (как показывает публикация в июльском номере журнала "Опера", когда она уже навсегда оставила оперную сцену), разбередили ожидания Парижа.
В течение мая, начиная с четырнадцатого числа, Мария Каллас намеревалась дать пять представлений "Нормы". Она не довела до конца четвертый акт пятого представления, ушла со сцены в полном изнеможении и только после инъекций сумела выйти к зрителю. В разговоре с Ардойном (цитируется по Стасинопулос), очевидно, вспоминая о страшных мучениях, которые она претерпевала во время этого и других представлений, певица сказала, нет, почти прорыдала: "Ну как можно выйти к ним и сказать, что я тоже человек и борюсь со своими страхами?" Перед первым спектаклем, в котором ее партнером была Джульетта Симионато, она извинилась за свою плохую форму. Оба первых представления она выдержала не в последнюю очередь благодаря корректному партнерству Симионато.
На третьем представлении опытную певицу заменила Фьоренца Коссотто. После первого акта Марии Каллас пришлось сделать укол корамина. Во время антрактов она, совершенно без сил, лежала на кушетке в своей гримерной. И Фьоренца Коссотто воспользовалась физической слабостью именитой коллеги, — которая, пользуясь даже остатками своего голоса, пела совершеннее и выразительнее, чем эта меццо-сопрано когда-либо в своей жизни, - и пела в полный голос, держа ноты дольше, чем Мария Каллас.
Представление 29 мая превратилось почти что в казнь. Дзеффирелли: "В дуэте Норма и Адальджиза поют в полной гармонии. Они держатся за руки. Когда Мария дала понять, что хоче закончить фразу, Коссотто проигнорировала ее знак и держал ноту на несколько секунд дольше. Какая низость. Мария Каллас была оскорблена. Я пошел за кулисы и поклялся Коссотто, что никогда не буду с ней работать. И не работал". На представлении 29 мая Коссотто превратила этот дуэт в настоящую дуэль. Каллас попыталась противостоять ей, после третьего акта она ушла со сцены в полном изнеможении и потеряла сознание. Бесчувственную, ее отнесли в гримерную, спектакль был прерван.
Час спустя певицу провожали из театра, и она шепотом извинилась перед ожидавшей у подъезда публикой, однако того, что было в Риме, не повторилось. Точно так же снисходительно повели себя и критики. Жак Буржуа, ее давний почитатель, откомментировал в "Артс" этот случай, как достойное восхищения "редкое проявление сознательного отношения к своему профессиональному долгу", так как Каллас пела несмотря на болезнь, и он подчеркнул, что в ее исполнении нисколько не было заметно, как ослабел ее голос. Если требовалось подтверждение для неоднократно цитируемого высказывания Вагнера о Вильгельмине Шрёдер-Девриент, согласно которому у певицы вообще нет никакого голоса, но она прекрасно умеет управлять своим дыханием и изливать свою поистине женскую душу, то в отношении Каллас его с лихвой представили эти спектакли, которые частично были записаны на пленку.
Бесспорно, она делает себе подарок - хотя Дзеффирелли помнит по-другому - и берет до в конце кабалетты в первом акте, зато поет в "Ah! Si fa core" вместо до ноту ля. Но в последнем акте до вырывается из нее, как лава из вулкана. И вслед за этим какое легато, какое ведение темы, какое обольстительное кантабиле на среднем регистре, бельканто в чистейшем, великолепнейшем, предельно выразительном виде. Иоахим Кайзер написал по этому поводу достойную восхищения критику: "Но как она пела?.. Ответ гласит: феномен и проблема Каллас как раз в том и состоят, что этот вопрос отпадает, когда видишь и слышишь эту актрису. А ответ на то, сколь высокой оценки достойна Мария Каллас, впрямую связан только с необходимостью определить качество ее голоса. Пение для фрау Каллас, после многолетних - в музыкальном отношении, видимо, неразумных перерывов в оперных выступлениях, является лишь одним многочисленных средств проявления ее исполнительского мастерства. И поскольку это проявление представляется более обжигающим, даже тотальным по сравнению почти со всем, что оводится пережить на мировых оперных сценах, мир любителей оперы, - которые обычно чересчур спешат преклоняться перед совершенством, обижаться на фальшивые звуки, освистывать того, кого еше совсем недавно боготворили, - очень поздно выразил готовность "поймать Каллас на звуке". Эта удивительная женщина, героиня, артистка борется всеми физическими силами и мастерством своего голоса против требований к голосу Госпожи Оперы. Поневоле испытываешь к ней симпатию из-за ее неуверенности, зависимости от случая, греховности. Давно хотелось все это приписать Калласовскому искусству перевоплощения, хотелось не замечать фальшивого звучания голоса и подпасть под власть этой несвоевременной Элеоноры Дузе. Но однажды вдруг понимаешь, что обманываешь сам себя. Ее голос больше не удовлетворяет. А вот сама Каллас завораживает; публика (которая, как известно, жестока) подпадает под ее магию, страдает вместе с ней, с бьющимся сердцем прощает ей все кружные пути, все хитроумные уловки, не освистывает ее фальшивые или не взятые ноты, она просто стонет. Стонет, полная сострадания, точно видит перед собой беспомощную, прелестную великомученицу, борющуюся против множества львов". После этого следует детальное перечисление ее слабостей, срывов голоса и наконец вывод: "Конечно, ее личность очаровывает и сегодня. Однако очень мешают нестабильность голоса, пестрота тембров: относительно жесткий нижний регистр, совершенно другой тембр на среднем, великолепная техника колоратуры, но очень напряженные верхние ноты... Чудо Каллас заключается теперь почти в отсутствии голоса".