Короче говоря, нюансировка громкого, выразительного, напористого звучания путем окрашивания и "вербального действия" требует классической техники бельканто, а значит, мастерства. Один из элементов этой техники - образование равномерного, резонирующего и динамически модифицируемого звучания. С этим у Каллас часто возникали некоторые трудности, особенно в веристских партиях, что заметно даже в самых ранних записях, в том числе и в хрестоматийной ключевой сцене из "Джоконды". Возглас "Ah! come t'amo" ("Ax, как я люблю тебя!") может возноситься, как вокальный фонтан, мягко, отрешенно и прикрыто. Зинка Миланов, долголетняя "владычица" партии в "Метрополитен Опера", придавала этой фразе несравненную сладость и всегда этим гордилась. Действительно, даже в записи 1958 года, когда зенит ее славы давно миновал, фраза "Ah! come t'amo" в ее устах производит нешуточный эффект. Высокое си бемоль уверенно покоится на надежном воздушном потоке. Что касается Каллас, то Алан Блит писал в "Опере в записи", что эта фраза в обеих ее записях звучит "шатко". Формулировка Ардойна более эвфемистична: он называет ее "скорее земной, нежели эфирной". Однако любой голос существует по своим законам - как в техническом, так и в драматическом отношении. Чистая, лирическая сладость потому не давалась Каллас, что вступала в противоречие с ее субъективным ощущением: она пела не наивно, а прочувствованно. Само собой разумеется, что тем самым усиливалась ее способность переживать и воплощать свои переживания в музыке. В крещендо и диминуэндо, которые Каллас развивает из си бемоль в "Ah! come tamo", моему уху слышится не только покойное счастье, но и страх перед недолговечностью такого счастья.
Во втором акте мы вступаем на вокальную арену, где разворачивается яростный вокальный поединок между Марией Каллас и ни в чем ей не уступающей Федорой Барбьери, причем Каллас делает своей доминантой ненависть, доходящую до одержимости. Когда обе певицы в финале берут высокое си бемоль, оно воспринимается как нечто большее, нежели просто эффектная нота. Калласовское исполнение арии "Suicidio" не нуждается в похвалах. У каждого, кому знаком ее голос, при одном упоминании об этом всплывают в памяти глухие, вибрирующие от напряжения низкие ноты и пламенная сила высоких фраз. Однако главная ее заслуга в том, что экспрессия не доводится до экзальтации, а аффект не ставится на службу эффекту. Она поет искренне, а не риторично; другими словами, она поет монолог, а не заявление. Она снова и снова находит тихий исход чувства и страдания ("ultima croce del mio cammin"), здесь воспоминания о каждом "come t'amo" ("как я люблю тебя") и предчувствие нового страдания.
Этот калибр выразительности еще сильнее ощутим во второй записи, сделанной в 1959 году, несмотря на некоторые недостатки и неуверенность в голосе. Тот факт, что Каллас исполняет "Suicidio" более ровно и плавно, чем в раннем варианте, лишний раз подтверждает ее выдающиеся музыкально-артистические достоинства. Как жаль, что все четыре ее партнера в главных ролях не достигают даже среднего уровня: тщеславие Фьоренцы Коссотто направлено на демонстрацию голоса, а не музыкального смысла, как это было и в более поздние годы; Пьер Мирандо Ферраро спекулирует на грубых эффектах веризма; Пьеро Каппуччилли пускает в ход форсированно-громкое звучание, а Иво Винко не хватает сонорности подлинного низкого баса.
"Леди" в "Ла Скала"
1952 год закончился для Марии Каллас двумя постановками особого значения. 8 ноября она впервые выступила в лондонском "Ковент Гарден", где пела Норму в спектакле под управлением Витторио Гуи, а месяцем позже, на этот раз в сотрудничестве с Виктором де Сабата, исполнила Леди Макбет в "Ла Скала", чем окончательно утвердилась в театре. До первой лондонской "Нормы" Каллас 38 раз выступала в этой партии, и все же нервное напряжение дает себя знать скованным звучанием голоса в "Casta diva": повторяющиеся высокие ля бемоль звучат неуверенно, что, однако, не стоит упоминания, если послушать, как эти ноты поет Беверли Силлз или Рената Скотто. Начиная второго акта ее пение являет собой образец драматического вокала, что особенно очевидно на фоне конгениальной работы Витторио Гуи. Примечательно, что в этом спектакле маленькую партию Клотильды пела Джоан Сазерленд; напомним также, что именно "Нормой" Каллас завоевала восхищение и любовь английской публики, сохранявшей верность певице вплоть до окончания ее карьеры.
Важнейшей постановкой 1952 года стал "Макбет" Джузеппе Верди под управлением Виктора де Сабата. До этого Каллас пела в "Ла Скала" только Елену в "Сицилийской вечерне", Норму и Констанцу, если не считать того случая, когда она заменила другую певицу в "Аиде". "Макбет" был первой по-настоящему тщательно подготовленной постановкой с ее участием, и хоть Энио Маскерини, исполнявший заглавную партию, к тому моменту уже исчерпал свои певческие возможности, зато блестящий дирижер Виктор де Сабата помог певице в полной мере развернуть свой драматический талант. Она пела лучше всего, когда за пультом стояли Серафин, Бернстайн, Караян, то есть когда имелся, образно выражаясь, противовес. В эти дни она была в превосходной форме, прекрасно подготовлена музыкально и вокально, и даже в записи чувствуется атмосфера и энергия спектакля. "Ее голос, — пишет Ардойн, — создает сценическое оформление и действие в воображении слушателя". Это при том, что в начале ее исполнение далеко от идеала, риторично в негативном смысле слова. Она читает письмо, присланное Макбетом, не про себя, а излишне патетично, читает его публике, а не самой себе, своему тщеславию, с невиданной силой прорывающемуся в речитативе ("Ambizioso spirto"). Де Сабата подхватывает эту горячечную пылкость во "Vieni t'affret-fa . Он выбирает более быстрый темп, чем де Фабритиис, дирижировавший концертным исполнением, но дает Каллас достаточно времени, чтобы филигранно вывести каждый вокальный элемент.
Исполнение Каллас имеет выдающееся значение не в позднюю очередь за счет того, что драматическая акцентировка не мешает точному оформлению вокальной линии и "формул", нашим ушам представляется драматизированное пение бельканто, основой которому служит беспримерная певческая виртуозность. Все остальные исполнительницы этой партии уступают Каллас не только в разнообразии выразительных средств но и в техническом и стилевом отношениях. Карл Бём называл' Элизабет Хёнген, певшую Леди Макбет под его управлением "величайшей трагической актрисой мира". Запись не подтверждает этого суждения, поскольку Хёнген не в состоянии передать многообразие форм вердиевской музыки посредством вокальной нюансировки. Ни она, ни Ширли Верретт, ни Фьоренца Коссотто в этом отношении не могут сравниться с Каллас: удивительно, почему форсированные, резкие и жесткие тона Коссотто никогда не становились предметом критики. Еше важнее виртуозности умение Каллас наполнить каждую фразу, каждое междометие, каждый диалогический оттенок смыслом, напряжением и драматизмом: даже наместник Шекспира на земле, сэр Лоуренс Оливье, в этом отношении не смог бы сыграть выразительнее.
Уровень исполнения заключается во взаимном дополнении деталей. Это кажется трюизмом. И все же так редки роли, великолепные в каждой детали. Не только в арии, но прежде всего в речитативе и подобных ему диалогических пассажах звук должен опираться на слово, певец должен отказаться от вокальных эффектов, от него требуется сценическое воображение. Второй акт "Макбета", в котором реально совершенные действия (к примеру, убийство короля) находят отражение в мыслях и безумных видениях главных героев, может обрести сценическое дыхание лишь при условии того, что диалоги и речитативы драматически убедительны.