– Больным незачем прихорашиваться, правда? Хотя я ведь уже здорова. Надеюсь, тебе не придется больше совершать такой опасный путь, как прошлой ночью.
– Да никакой опасности и не было, – возразил я.
– А река, а река?! Чего только не могло случиться с тобой из-за меля.
– Проехать верхом три лиги! И это ты называешь?…
– Да ты же мог утонуть, по словам доктора. Он был так напуган, что все рассказал, не успев еще осмотреть меня. На обратном пути вы оба должны были ждать два часа, пока спадет вода.
– Доктор на. лошади – это была бы просто умора. А его смирного мула и не сравнить с добрым конем.
– Человек, который живет в домике у перевоза, когда узнал утром твоего коня, поразился, как это всадник не утонул ночью, поджав лошадь в воду, хотя он и кричал ему, что брода не найти. Ах, нет, нет! Ни за что теперь не буду болеть. Доктор сказал тебе, что больше это не повторится?
– Да, – ответил я, – и обещал в ближайшие две недели навещать тебя через день.
– Значит, тебе не придется ездить за ним ночью! Что бы я делала, если?…
– Ты бы очень плакала обо мне, правда? – спросил я улыбаясь.
Она пристально посмотрела на меня, и я добавил:
– Так если мне случится умереть, я моту быть уверен?…
– В чем?…
И, прочитав ответ в моем взгляде, она почти прошептала:
– Всегда, всегда! – и сделала вид, будто рассматривает кружева на подушках.
– А мне надо рассказать тебе одну печальную новость, – продолжала она, помолчав, – такую печальную, что я из-за нее заболела. Ты был в горах… Мама все знает про нас, и вдруг я услыхала, как пана говорит ей, что моя мать умерла от какой-то болезни, я только не расслышала названия; что тебя ждет блестящее будущее, а я… ах, я не уверена, правильно ли поняла… но я как будто не заслуживаю, чтобы ты так ко мне относился…
Из ее померкших глаз скатились по бледным щекам слезы, и она торопливо вытерла их.
– Не говори так, Мария, не думай об этом, – сказал я. – Не надо, умоляю тебя.
– Но если я сама слышала, а потом потеряла сознание… Что же это значит?
– Я прошу тебя… я… я запрещаю тебе говорить так!
Она уронила голову на руку, которую я держал в своих руках, но тут я услышал в соседней комнате шелест платья – это пришла Эмма.
Вечером в час ужина мы с сестрами сидели в столовой, дожидаясь родителей, которые, против обыкновения, запаздывали. Наконец послышались их голоса в гостиной, очевидно, они заканчивали какой-то важный разговор, По сжатым губам и легкой морщинке между бровей я уловил на благородном лице отца следы перенесенной им мучительной нравственной борьбы. Мама была бледна ж даже не пыталась скрыть волнение. Садясь за стол, она оказала мне:
– Я забыла передать, что Хосе приходил сегодня утром и приглашал тебя на охоту, но, узнав о нашей беде, пообещал зайти завтра пораньше. Не знаешь, верно ли, что он выдает замуж одну из дочек?
– Он хотел о чем-то посоветоваться с тобой, – рассеянно заметил отец.
– Вероятно, об охоте на медведя, – ответил я.
– На медведя? Как! Ты охотишься на медведей?
– Да. Это очень интересно, я не раз уже охотился на них вместе с Хосе.
– У меня на родине, – возразил отец, – тебя сочли бы дикарем или героем.
– А между тем охота на медведя не так опасна, как охота на оленей, которой занимаются всегда и везде; ведь тут охотник не рискует при малейшей неосторожности сорваться в пропасть среди скал и водопадов, от него требуется только ловкость и неукоснительная точность прицела.
Лицо отца разгладилось, и, оживившись, он стал вспоминать, как охотятся на Ямайке; оказывается, все его родственники были страстными охотниками, и среди них особенно выделялся своим упорством, ловкостью и отвагой Саломон, о котором он рассказал, уже смеясь, несколько историй.
Встав из-за стола, отец подошел ко мне.
– Маме и мне надо поговорить с тобой, – сказал он. – Приходи ко мне в кабинет.
Когда я вошел, отец писал, сидя спиной к матери, а она устроилась подальше от лампы, в любимом своем кресле.
– Садись, – сказал отец, оторвавшись от работы и взглянув на меня поверх очков в тонкой золотой оправе.
Прошло несколько минут, он аккуратно положил на место счетную книгу, в которой делал записи, пододвинул свой стул к моему и тихо заговорил: