Сеньор де М. сердечно сжал мои руки.
– Ай-ай-ай! Как же мы постарели, если эти мальчики стали настоящими мужчинами.
Все перешли в гостиную. Марии там уже не было.
Разговор вертелся вокруг прошедшей охоты, и дон Херонимо, зная обо всем по рассказу Хуана Анхеля, без труда уличил меня во лжи, когда я пытался уверить, что успехом наша охота был обязана Браулио.
Эмма сказала о намерении Карлоса поохотиться вместе со мной на оленей, и он пришел в восторг от моего обещания устроить ему отличную охоту недалеко от дома.
Когда сестра ушла, Карлос предложил показать мне свое английское ружье, и мы поднялись ко мне в комнату. Это было точно такое же ружье, как то, что отец подарил мне, когда я вернулся из Боготы. Но до того как я увидел его, Карлос объявил, что подобного оружия в нашей стране еще никто в руках не держал.
– Ну вот, – сказал он, когда я осмотрел ружье. – Из этой штуки ты убил бы такого зверя?
– Конечно, оно бьет на расстоянии в шестьдесят вар.
– За шестьдесят вар уже можно стрелять?
– На полную точность в таких случаях опасно рассчитывать, сорок вар и то достаточно далеко.
– А на каком расстоянии ты был, когда стрелял в ягуара?
– В тридцати шагах.
– Ну, брат, вижу, я должен отличиться на нашей охоте, не то придется мне забросить ружье и дать клятву больше никогда в жизни не охотиться даже на колибри.
– О, не беспокойся! Я предоставлю тебе возможность блеснуть, загоню оленя прямо в сад.
Карлос засыпал меня вопросами о наших соучениках, соседях и подругах из Боготы, и мы предались воспоминаниям о годах ученической жизни. Он рассказал мне о своих новых встречах с Эмигдио и от души хохотал, вспоминая потешную развязку романа нашего друга с Микаэлиной.
Карлос вернулся в Кауку восьмью месяцами раньше, чем я. За это время он отрастил бачки, и их чернота подчеркивала его нежный румянец; губы, как всегда, были яркими и свежими; пышные, слегка вьющиеся волосы осеняли гладкий, словно фарфоровый, лоб. Несомненно, он был очень хорош собой.
Он рассказал мне также о своих хозяйственных делах, об откорме молодняка, о расчистке новых пастбищ и, наконец, о твердой надежде стать вскоре состоятельным землевладельцем. Я догадывался о его планах на будущее и видел, что он делает точный прицел на верную неудачу, но старался не прерывать его, чтобы избавить себя от необходимости говорить о своих делах.
– Ох, дружище, – сказал Карлос, остановясь у моего стола после длиннейшего рассуждения о преимуществах стойлового откорма перед выпасом на лугах, – сколько же у тебя книг! Ты привез с собой целые горы. Я тоже занимаюсь, вернее, читаю… на большее времени не хватает. А потом, у меня есть образованная кузина, она просто завалила меня романами. Сам знаешь, к серьезным занятиям я никогда пристрастия не питал. Не могу передать, какую скуку наводит на меня политика или судебные дела, хотя отец дни и ночи жалуется всем, что я не вникаю в его тяжбы. Он одержим страстью судиться, причем самые ожесточенные споры идут о двадцати квадратных варах болота или об отводе русла какой-нибудь жалкой канавы, которая отрезала в пользу соседа клочок наших владений.
– Ну-ка, посмотрим, – продолжал он, разглядывая корешки книг, – Фрейсину,[22] «Христос в прошлом веке», Библия… Слишком много мистики… «Дон Кихот»… Кстати, никогда не мог прочесть больше двух глав.
– Неужели?
– Блэр,[23] – продолжал он. – Шатобриан… Моя кузина Ортенсия в восторге от него. «Английская грамматика». Чудовищный язык! Терпеть его не могу.
– Но ты ведь говорил немного.
– Да, «How do you do?»[24] – и еще: «Comment ça va-t-il?»[25] по-французски.
– Но у тебя чудесное произношение.
– Так мне и говорили, чтобы подбодрить.
И он снова принялся рассматривать книги:
– Шекспир. Кальдерон…[26] Стихи, да? «Испанский театр». Опять стихи? Признайся, уж не пишешь ли ты их сам? О, вспоминаю, ты написал что-то о Кауке, и мне даже взгрустнулось тогда… Значит, пишешь?
– Нет.
– Очень рад, не то ты бы просто умер с голоду. Кортес,[27] – продолжал он свое исследование. – Это завоевание Мексики?
– Нет, совсем другое.
– Токвиль,[28] «Демократия в Америке»… Тьфу, пропасть! Сегюр…[29] Ну и ну, сколько же их!
Но тут прозвенел в столовой колокольчик, оповещая, что ужин подан. Карлос, оставив мои книги, направился к зеркалу, расчесал карманным гребешком волосы и бачки, подправил, словно искусная портниха, завязывающая бантик, узел своего синего галстука, и мы вышли.