– Хочешь, искупаемся в реке?
– Да нет, у меня от солнца голова разболелась.
Я предложил ему принять порошок.
– Нет, нет, и так пройдет, – отказался он.
Потом, похлопав себя хлыстиком по сапогу, сказал:
– Клянусь, никогда больше не буду охотиться на кого бы то ни было. Черт знает что! Подумать только, такой промах…
– Ну, это со всеми бывает, – возразил я, вспомнив о мести Браулио.
– Какое там со всеми! Не попасть в оленя с такого расстояния – только со мной это и может случиться.
Он замолчал, а потом, поискав что-то глазами по всей комнате, спросил:
– А куда подевались цветы, которые вчера здесь стояли? Сегодня их не принесли обратно.
– Если бы я знал, что они тебе так понравились, я бы велел опять их поставить. В Боготе ты не питал пристрастия к цветам.
И я принялся листать книгу, лежавшую на столе.
– Никогда я к ним не питал пристрастия, – сказал Карлос, – но… да брось читать, дружище! Послушай, садись-ка рядом, я должен тебе кое-что рассказать. Закрой дверь.
Я понял, что выхода нет, и постарался принять наиболее подходящее в таких случаях выражение лица, решив так или иначе не показывать Карлосу, какую неимоверную глупость делает, он, избрав меня своим наперсником.
К счастью, его отец, неожиданно появившись на пороге, избавил меня от предстоящих мне мучений.
– Карлос, – сказал дон Херонимо, – ты нам нужен.
Тон его, как мне показалось, означал: «Дело сдвинулось».
Карлос решил, что все идет блестяще. Он сразу вскочил и со словами: «Бегу сейчас же», – вышел из комнаты.
Если бы я не сделал вид, что с головой погрузился в чтение, он наверняка подошел бы ко мне и, улыбаясь, сказал: «Ты будешь очень удивлен, но все же простишь, что я до сих пор ничего не говорил тебе…» Но, очевидно, ему показалось, будто я и впрямь глубоко равнодушен ко всему происходящему, а это мне и надо было.
По звуку шагов я понял, что оба они вошли в кабинет к отцу.
Опасаясь, как бы Карлос снова не стал посвящать меня в свои дела, я отправился на мамину половину. Мария была в рукодельной; она сидела в глубоком кресле; воздушное белое муслиновое платье, отделанное небесно-голубыми бантами, спускалось до пола; распущенные волосы локонами падали на плечи. У ее ног, на ковре спал Хуан, разбросав вокруг свои игрушки. Откинув назад голову, Мария, казалось, не видела спящего ребенка; выпавшее из рук вышивание лежало тут же на ковре.
Едва заслышав мои шаги, она подняла на меня глаза убрала со лба волосы и, смутившись, торопливо нагнулась sa своим вышиванием.
– А где мама? – спросил я, переведя взгляд с Марии на заснувшего прелестного малыша.
– У папы в кабинете.
И, прочитав на моем лице то, что робко искала, она слегка улыбнулась.
Я наклонился и вытер платком лобик Хуана.
– Ах! – воскликнула Мария. – Я и не заметила, как он уснул. Пойду уложу его.
Она хотела поднять Хуана. Но я сам взял малыша на руки и, прежде чем передать Марии, поцеловал его в полуоткрытые пунцовые губы; она прикоснулась к ним лицом и, не сводя глаз с улыбавшегося нашим ласкам детского ротика, нежно прижала Хуана к груди.
Мария вышла, но вскоре вернулась и снова заняла свое место. Я сел рядом.
Она принялась складывать в ларчик рукодельные принадлежности, которые разбросал Хуан, и тут я спросил:
– Ты говорила сегодня с мамой о предложении Карлоса?
– Да, – ответила она, не глядя на меня и продолжая наводить порядок в своем ларчике.
– Что она тебе сказала? Оставь это все, поговорим серьезно.
Она еще что-то поискала на полу и наконец, напустив на себя подчеркнутую серьезность, не умерившую, впрочем, ни яркого румянца на ее щеках, ни блеска глаз, сказала:
– Очень многое.
– Что же именно?
– То, что вы и хотели, чтобы она мне сказала.
– Я? А почему это ты сегодня говоришь мне вы?
– Ах, ты же знаешь, я иногда ошибаюсь…
– Так что же тебе сказала мама?
– Но она мне не велела говорить об этом… А то, что я ответила, это можно рассказать.
– Ладно, послушаем.
– Я ответила, что… Нет, об этом тоже нельзя говорить.
– Ты мне расскажешь в другой раз, правда?
– Да, только не сегодня.
– Мама сообщила мне, что ты готова ответить ему как полагается и дать понять, что ценишь оказанную тебе честь.
Она пристально посмотрела на меня, ничего не ответив.
– Так и должно быть, – продолжал я.
Она опустила глаза и по-прежнему хранила молчание, с напускной старательностью вкалывая иголки в подушечку.
– Ты меня слышишь, Мария? – спросил я.
– Да.
И она снова посмотрела мне в глаза, а я не мог оторвать взгляда от ее лица. Тут я увидел, что на ресницах у нее блестят слезы.