– Пойди приляг хоть ненадолго.
– Зачем? – спросила она, подняв склоненную на руку голову. Голова эта с растрепавшимися за бессонную ночь волосами была еще прекраснее, чем украшенная изящным убором вчера, во время утренней прогулки.
– Тебе вредно не спать всю ночь.
– Нет, нет, не бойся. Который час?
– Уже около трех.
– Я ничуть не устала. Скоро рассвет, лучше ты пока поспи, а если надо будет, я тебя позову.
– Как ноги, согрелись?
– Ах, нет, очень холодные.
– Позволь, я заменю тебя ненадолго, а потом пойду посплю.
– Хорошо, – сказала Мария и бесшумно поднялась.
Она протянула мне щетку и, улыбаясь, объяснила, как надо растирать ступни. Когда я сменил ее, она шепнула:
– Я только на минутку, посмотрю, что там с Хуаном, и вернусь.
Малыш проснулся и позвал ее, не увидев рядом с собой. Послышался ласковый голос Марии, уговаривающей Хуана лежать спокойно, потом звук поцелуев. Часы пробили три. Мария вернулась и снова заняла свое место.
– Не пора ли дать лекарство? – спросил я.
– Кажется, пора.
– Спроси у мамы.
Мама взяла со стола лекарство, а я свечу, и мы подошли к постели. Услыхав мамин голос, отец открыл воспаленные глаза, но тут же загородил их рукой от света. Он привстал и снова пожаловался на боль в правом боку; обведя комнату затуманенным взглядом, отец что-то проговорил, мы уловили слово «жажда».
– Это утолит жажду, – сказала мама, подавая ему стакан.
Отец снова упал на подушки и, поднеся руки к голове, прошептал:
– Здесь…
Мы уговорили его сделать еще одну попытку подняться, но силы изменили ему.
По маминому лицу было видно, как пугает ее эта слабость.
Присев на край кровати и опершись на подушку, Мария нежным голосом сказала больному:
– Папа, постарайтесь приподняться, выпейте лекарство. Я помогу вам.
– Попробую, дочка, – еле слышно ответил он.
Поддерживая левой рукой отца за плечи, она положила его голову к себе на грудь. Черные волосы Марии смешались с его благородными сединами.
Лекарство было выпито, и мама отдала мне стакан, а Мария осторожно опустила отца на подушки.
– Ах, Иисусе! Как он ослабел! – прошептала она, когда мы отошли к столу, чтобы поставить на место свечу.
– Это снотворное, – сказал я, чтобы ее успокоить.
– По он уже меньше бредит. Что сказал тебе доктор?
– Что необходимо выждать, прежде чем принимать более решительные меры.
– Пойди отдохни, мы справимся сами. Слышишь? Уже половина четвертого. Я разбужу Эмму, она останется со мной, а ты уговори маму тоже прилечь хоть ненадолго.
– Ты совсем побледнела, тебе потом будет очень плохо.
Она стояла перед маминым туалетным столиком и, отвечая мне, заглянула в зеркало и поправила руками волосы.
– Не такая уж бледная. Вот увидишь, ничего но случится.
– Если ты сейчас немного отдохнешь, возможно. Я позову тебя, когда рассветет.
В конце концов я добился, чтобы они оставили меня одного, и сел у изголовья кровати. Больной спал неспокойно, по временам он снова начинал бредить.
Целый час воображение рисовало мне ужасные картины всего, что может последовать за этим несчастьем, и при одной мысли сердце у меня сжималось.
День занимался: сквозь щели дверей и оконных жалюзи пробивались полоски света, огонек свечи померк, уже раздавалось пение утренних птах и гомон домашней птицы.
Вошел доктор.
– Вас кто-нибудь позвал? – спросил я.
– Нет, просто сейчас я уже должен быть здесь. Как прошла ночь?
Я рассказал ему о своих наблюдениях. Он пощупал пульс, глядя на часы.
– Никаких перемен, – проговорил он как бы про себя. – А лекарство? – обратился он ко мне.
– Принял еще раз.
– Повторим, а чтобы лишний раз его не беспокоить, тут же поставим и горчичники.
Все это мы проделали при помощи Эммы.
Доктор был заметно обеспокоен.
Глава XXXVII
Я с невыразимой нежностью любовался Марией…
В течение трех дней болезнь упорно не поддавалась стараниям доктора победить ее; симптомы были настолько грозны, что даже он не всегда мог скрыть овладевшую им тревогу.
Наступила полночь. Доктор незаметно вызвал меня в гостиную.
– Вам ясно, в каком опасном положении находится ваш отец, – сказал он. – У меня осталась единственная надежда на обильное кровопускание, больной к нему уже подготовлен. Если это средство и принятые вечером лекарства не вызовут к рассвету сильного возбуждения и бреда, трудно рассчитывать на кризис. Пора предупредить вас, – продолжал он после недолгого молчания, – что, если утром кризис не наступит, я бессилен. А пока что постарайтесь удалить отсюда сеньору: произойдет или нет то, чего я добиваюсь, ей здесь оставаться нельзя. Сейчас время уже за полночь, и вы можете уговорить ее немного прилечь. Если это удобно, попросите и сеньорит оставить нас одних.