– То, что по-настоящему тебе дорого?
– Ты любишь меня так же, как я любил тебя тогда как люблю сейчас. Очень любишь…
– О да! Пусть это неблагодарность, но люблю я тебя не в награду за то, что ты сделал.
И она легонько прикоснулась лбом к нашим переплетенным рукам.
– Раньше, – продолжала она, медленно поднимая голову, – я бы умерла от стыда после таких слов… Может быть, я поступаю дурно…
– Дурно, Мария? Но ведь ты уже почти моя жена.
– Я никак не привыкну к этой мысли. Так долго все это казалось несбыточным…
– А теперь? Теперь?
– Я и вообразить не могла тогда, что мы с тобой будем когда-нибудь так… Что ты ищешь? – спросила она, почувствовав, как я ощупываю ее руку.
– Вот что, – сказал я, снимая с безымянного пальца ее левой руки кольцо, на котором были выгравированы инициалы ее родителей.
– Ты хочешь взять его себе? А я не предлагала только потому, что ты не носишь колец.
– Я верну его тебе в день нашей свадьбы. А пока возьми вот это: мама дала мне его, когда я уезжал в школу. На внутренней стороне написаны наши с тобой имена. Мне оно уже тесно, а тебе придется впору, правда?
– Хорошо, но его уж я тебе не верну никогда. Помню, в день отъезда ты уронил это кольцо в ручей, а я разулась и нашла его. Мама еще так рассердилась: я была вся мокрая.
Вдруг какая-то тень, чернее волос Марии, мелькнула у нас перед глазами. Мария глухо вскрикнула и, закрыв лицо руками, в ужасе проговорила:
– Черная птица!
Затрепетав, она ухватилась за мою руку. Дрожь испуга пробежала и по моему телу. Металлический треск крыльев роковой птицы уже затих. Мария стояла недвижимо. Из кабинета со свечой в руках вышла мама, встревоженная криком Марии: та была бледна как смерть.
– Что случилось? – спросила мама.
– Птица, та птица, что мы видели в комнате у Эфраина!
Свеча задрожала в маминой руке, но она спокойно сказала:
– Что ты, девочка, можно ли так пугаться?
– Вы не знаете… но ничего, все прошло. Пойдем отсюда, – сказала она, призывая меня уже прояснившимся взглядом.
Зазвонил колокольчик к ужину, и все потянулись в столовую. Мария подошла к маме и шепнула:
– Не рассказывайте папе, как я испугалась: он будет смеяться надо мной.
Глава XLVIII
…Воды вволю – для сада…
На следующее утро в семь часов багаж отца был уже отправлен, и оба мы сидели за кофе в дорожных костюмах. Я собирался проводить его до имения сеньоров де М., с которыми хотел проститься так же, как и с другими соседями. Когда подвели наших верховых лошадей, вся семья собралась на галерее. Эмма и Мария вышли из моей комнаты, я. невольно обратил на это внимание. Поцеловав в щеку маму, отец перецеловал в лоб Марию, Эмму и всех детей, кончая малышом Хуаном, который напомнил ему об обещании привезти маленькое седло для его любимой игрушечной лошадки.
Прежде чем сойти с лестницы, отец еще раз остановился перед Марией, положил ей руку на голову, тщетно пытаясь заглянуть в глаза, и тихо произнес:
– Так мы уговорились, что ты будешь весела и благоразумна. Не правда ли, любезная сеньора?
Мария утвердительно кивнула, на ее стыдливо опущенных глазах выступили слезы, но она их тут же смахнула.
Я распрощался до вечера. Мария стояла рядом со мной и, пока отец садился в седло, шепнула незаметно для остальных:
– Ни минутой позже пяти.
Из всей семьи дона Херонимо дома был один Карлос, Он принял меня с распростертыми объятиями и сразу же стал уговаривать провести с ним весь день.
Мы осмотрели сахарный завод с дорогим оборудованием, но сооруженный без особого вкуса и искусства; обошли сад – прекрасное творение предков семьи – и закончили конюшнями, где красовались несколько отличных лошадей.
Когда мы курили после завтрака, Карлос сказал:
– Боюсь, теперь мне уже не увидеть прежней радости на твоем лице. А помнишь, как ты веселился в школьные годы, терзая меня и заставляя рассказывать о какой-нибудь новой прихоти Матильды. В конце концов, если тебя так печалит отъезд, значит, ты с радостью остался бы дома… К черту эту поездку!
– Но ты на ней не прогадаешь, – пошутил я. – Когда вернусь, у тебя будет даровой врач.
– Верно, дружище. Думаешь, я на это не рассчитываю? Учись вовсю, чтобы поскорее вернуться. Если к тому времени меня не прикончит подцепленная на этих равнинах лихорадка, пожалуй, будешь лечить меня от водянки. Скука тут убийственная. Все наперебой приглашают меня провести сочельник в Буге. Чтобы отделаться, пришлось выдумать, будто я свернул себе лодыжку; пускай дуется на меня вся бесчисленная орава моих кузин. В конце концов придется изобрести себе какое-нибудь дело в Боготе, хотя бы возить кожи и шерстяные ткани, как Эмигдио… и привезти себе что-нибудь вроде…