– Вроде жены? – прервал я его.
– Гляди-ка! Ты считаешь, что я не думал об этом? Тысячу раз! Каждый вечер строю сотни планов. Представь только: с шести валяюсь на кровати, жду, пока придут слуги на молитву, потом – пока позовут пить шоколад, и тут уж приходится слушать бесконечные разглагольствования о корчевании, расчистке, посадках сахарного тростника… А наутро запах тростникового жмыха ударяет в нос, и все мои воздушные замки разлетаются как дым.
– Но ты можешь читать!
– Что читать? И с кем поговорить о прочитанном? С этим болваном управляющим, который с пяти вечера уже начинает зевать?
– Итак, ясно: тебе необходимо срочно жениться, ты снова подумываешь о Матильде и хочешь привезти ее сюда.
– Именно так. С тех пор как я понял, что совершил величайшую глупость, вознамерившись жениться на твоей кузине (да простят меня бог и она), меня начала искушать эта мысль. Но знаешь, чем это кончилось? С огромным трудом я вообразил, что Матильда стала моей женой и живет в нашем доме. И тут меня просто хохот разобрал, когда я представил себе, что будет с этой бедняжкой.
– Но почему?
– Дружище, Матильда неотделима от Боготы, как купель церкви Сан-Карлос, как памятник Боливару, как наш привратник Эскамилья. Да она погибнет при пересадке в другую почву. И как я смогу помешать этому?
– Постарайся заслужить ее любовь навсегда. Предоставь ей все возможные удобства, все развлечения… в конце концов, ты богат и ради нее захочешь взяться за дело. А потом, разве видела она когда-нибудь такие равнины, леса, реки? Можно ли увидеть их и не полюбить?
– Ну, ты пустился в поэзию. А мой отец и вся эта деревенщина? А мои тетки с их спесью и ханжеством? А безлюдне? А жара?… И еще черт его знает что?…
– Успокойся, – смеясь, прервал я его. – Не принимай все так близко к сердцу.
– Ладно, не будем больше говорить об этом. Лучше поскорее возвращайся лечить меня. А когда ты вернешься, то женишься на сеньорите Марии, да?
– С божьей помощью…
– Хочешь, я буду твоим дружкой?
– С радостью.
– Благодарю. Значит, решено.
– Вели привести мою лошадь, – сказал я после недолгого молчания.
– Ты уже едешь?
– Мне очень жаль, но дома меня ждут. Видишь ли, ведь нам скоро уже разлучаться… А я еще должен проститься сегодня с Эмигдио и с моим кумом Кустодио, все это не так уж близко.
– Ты уезжаешь точно тридцатого?
– Да.
– Осталось всего две недели. Что ж, не буду тебя задерживать. В конце концов, ты посмеялся со мной немного, хотя и хлебнул скуки.
Ни Карлос, ни я не могли скрыть, с каким огорчением мы расстаемся.
Переезжая вброд Амаймито, я услышал, как кто-то меня окликает. Это был мой кум Кустодио. Он выехал из ближнего леса верхом на буланом коне, сидя в седле с высокой лукой. На нем была синяя полосатая рубаха, подвернутые до колен штаны и широкая куртка с разрезами вдоль бедер. Вслед за ним тащился на соловой кляче, согбенной под тяжестью лет и связок бананов, слабое умный парнишка, который выполнял на ферме обязанности и свинопаса, и птичника, и садовника.
– Сам бог свел нас, куманек, – сказал, подъезжая ко мне, старик. – Не окликни я вас, вы бы от меня улизнули.
– К вам-то я и направлялся, кум.
– Вот те на! А я чуть было не забрел в глухую сельву, мула искал. Не пройди я случаем через ложбину и не заметь стервятников, так бы до сих пор и ходил. Я прямо туда, а муленка уж наполовину склевали, даже шкуру не пришлось содрать. А она куда как пригодилась бы на новые штаны, эти уж и вовсе хоть выбрось.
– Не горюйте, кум, мулов у вас хватает, еще успеете погонять их с вьюками. Поехали.
– Забот, сеньор, много, – сказал кум и, повернув коня, поехал впереди. – Времена настали тяжелые. Сами посудите: мед – по реалу; патока – и говорить не о чем; сахарок, если белый получится, – песо; сыры – задаром; а свиньям хоть весь урожай маиса скорми, все равно что в речку выбросил. От торговли вашей кумы, – хотя и надрывается она, бедняга, – даже на свечи не наберется. Варишь мыло, так ни один кусок не окупает того, что на него затратил. А тут еще сторожа, прорвы ненасытные, обирают до нитки. Да что говорить! Вот купил я у хозяина, дона Херонимо, участок молодого бамбука, – это же изверг, а не человек! Четыреста монет да еще десять телят в придачу запросил!
– А откуда взялись эти четыреста? От мыла?
– Уж вы скажете, кум! Пришлось даже копилку Саломе разбить, чтобы расплатиться.
– А Саломе как, все такая же работящая?
– А как же иначе? Крестиком вышивает – просто заглядение и во всем помощница – одно слово, дочка своей мамы. Но, не хочу врать, девчонка немало мне забот доставляет.