– Если он в самом деле так меня любит… Но раз он… раз он мог поверить, что я какая-нибудь негодница…
Глаза у Саломе подернулись влагой, и, пройдя несколько шагов, она вытерла слезы.
– Не плачь, – сказал я, – уверяю тебя, он ничего такого не думает. Дело тут только в ревности. Вот увидишь, все будет хорошо.
– Не надейтесь, слишком много он о себе понимает. Ему сказал кто-то, что он сын кабальеро, вот он и задирает нос. Да ну его совсем! Можно подумать, я какая-нибудь неизвестно чья, вроде него. Теперь он пристраивается поближе к другим девушкам, а все затем, чтобы позлить меня, я уж его знаю. То-то хорошо будет, если ньор Хосе выставит его вон!
– Не будь несправедлива. Что особенного в том, что он нанялся на работу к Хосе? Значит, не зря время проводит, хуже, если бы он баклуши бил.
– Уж я-то вижу Тибурсио насквозь. Поменьше бы влюблялся…
– Так что же, если ты этому парню приглянулась, так ему, по-твоему, все подряд будут нравиться?
– Вот именно.
Я расхохотался, а она, отвернувшись, спросила:
– Ну-ну, что это вы так развеселились?
– Да разве ты не видишь, что выдумываешь о Тибурсио то же самое, точь-в-точь то же самое, что он о тебе?
– Господи помилуй! Я-то что выдумываю?
– Просто ревнуешь.
– Вот уж чего нет, того нет.
– Нет?
– А если он сам этого добивается? Никто меня не отговорит, что, согласись только ньор Хосе, этот ветрогон женился бы на Лусии, а дай ему волю, и на обеих, да только Трансито уже замужем.
– Так вот знай, Лусия еще с малых лет любит брата Браулио, и он скоро приедет. Можешь не сомневаться, мне это рассказала Трансито.
Саломе задумалась. Мы дошли до конца плантации, она присела на ствол упавшего дерева, покачивая туфелькой стебельки чудоцвета.
– Так, значит, по-вашему, он хорошо поступает? – спросила она.
– Ты позволишь рассказать Тибурсио о нашем разговоре?
– Нет, нет. Ради всего святого, не надо.
– Но я только спросил, можно ли.
– Обо всем?
– Об одних жалобах, без обидных слов.
– Да ведь я как вспомню, что он обо мне выдумывает, сама не знаю, что и говорю… Знаете, пожалуй, лучше ничего ему не рассказывать, а то если он меня больше не любит, так пойдет болтать, будто я только и делаю, что плачу, и жить без него не могу.
– Ну, тогда, Саломе, твоему горю ничем не поможешь.
– Что же мне делать! – воскликнула она, заливаясь слезами.
– Полно, не горюй, – сказал я, отрывая ее руки от лица, – слишком дороги твои слезы, чтобы проливать их ручьями.
– Если бы и Тибурсио так думал, не плакала бы я по ночам, пока не усну, а теперь из-за пего, неблагодарного, и тайта на меня косо смотрит.
– Хочешь, побьемся об заклад, что завтра днем Тибурсио придет к тебе просить прощения?
– Ах, честно говоря, я была бы вам по гроб жизни благодарна, – отвечала она и, схватив обеими руками мою руку, прижала ее к щеке. – Обещаете?
– Да я последним дураком буду, если не добьюсь этого.
– Смотрите, ловлю вас на слове. Но берегитесь, не вздумайте рассказывать Тибурсио, что мы с вами были тут совсем одни и… Не то он вспомнит еще тот, другой день – и тогда все пропало. А теперь, – добавила она, взбираясь на изгородь, – отвернитесь, не смотрите, как я прыгаю, или давайте прыгнем вместе.
– Что это ты стала стесняться? Раньше такой не была.
– А я с каждым днем все больше вас стесняюсь. Полезайте же!
Но для Саломе перебраться на другую сторону оказалось гораздо труднее, чем для меня, и она осталась сидеть на гребне изгороди.
– Поищите братишку, окликните его, – сказала она. – › Теперь я уже никак не могу спуститься, пока он не вернется.
– Позволь, я помогу тебе, ведь уже поздно, а кума…
– Она же не такая, как тот… И потом, как я спущусь? Видите, я зацепилась…
– Оставь эти глупости и обопрись как следует, – сказал я, подставляя ей плечо.
– Держитесь тогда хорошенько, а то я тяжелая, как… перышко, – рассмеялась она и ловко спрыгнула на землю. – Теперь буду важничать: уж я-то знаю, немало белых барышень хотели бы так прыгать через загородку.
– Пустомеля ты.
– Это все равно что болтушка? Ну, тогда я на вас зло держать буду.
– Что будешь?
– Вот те на!.. Не понимаете? Рассержусь я на вас.
А хотелось бы мне посмотреть, каким вы бываете, когда разозлитесь. Так и разбирает охота.
__ А вдруг рассержусь и ты меня потом не задобришь?
– Аи-аи-аи! Будто я не видела, что у вас сердце так и тает, стоит мне только заплакать.
– Ну, это когда я знаю, что ты плачешь не из кокетства.
– Не из чего? Как вы сказали?
– Ко-кет-ства.
– А что это значит? Скажите, я, по-правде, не знаю… Наверняка что-нибудь плохое… Так вы считаете, оно у меня есть, да?