— Сударыня, на месте Лапьерье, я бы посадил бунтовщиков в тюрьму и объявил по острову, что в случае поджога, убийства или даже простого намека на заговор, заключенные мятежники будут немедленно казнены, без всякого суда!
— Лефор! — вскричала Мария, сверкнув глазами, — теперь я знаю, что раньше сильно в вас ошибалась! Однако факт остается фактом: Лапьерье малодушен и слабохарактерен и никогда не решится осуществить ваш план. Генерал, разумеется, сделал бы точно так, как вы предложили.
Мария замолчала, задумавшись, а Лефор, поерзав в кресле, медленно проговорил:
— При всем уважении к вам, сударыня, хотелось бы подчеркнуть, что я не Лапьерье, а всего лишь Лефор — и ничего больше. Сейчас я, Лефор, который ничего не значит, пойду на встречу с Лапьерье, весьма важной персоной, который, как я подозреваю, пообещал бунтовщикам больше, чем в состоянии дать, и скажу ему: «Губернатор, скажу я ему, есть семнадцать негодяев, задумавших, приставив кинжал к горлу, вынудить вас подписать известный документ. Позвольте мне сказать вам, господин губернатор, что мы можем отправить этих мошенников к праотцам быстрее, чем францисканский монах успеет выпить бутылку французского вина! А засада, которую я им устрою, будет такой, что ни один мерзавец не ускользнет! Затем — поскольку у бунтовщиков имеются сообщники и поскольку я, Лефор, точно знаю, кто они, — я бы послал во все концы вооруженных всадников с наказом доставить сукиных сынов живыми или мертвыми. Потом, господин губернатор, скажу я ему, нужно судить сообщников и наказать их, как наказывают рабов, с тем, чтобы другим было неповадно даже помышлять о заговорах. В заключение я бы амнистировал и отпустил на свободу всех соучастников. После этого, клянусь вам, господин губернатор, они забились бы в свои норы и никогда больше не посмели бы и пикнуть!» Вот что, сударыня, я скажу Лапьерье, и именно так я бы поступил, будь я на его месте.
— Ваше предложение несколько жестоко, — произнесла Мария задумчиво. — Но у него есть неоспоримое преимущество: оно навсегда лишит тех, кого вы казните, возможности и дальше пытаться заполучить подпись губернатора под чем бы то ни было.
— Капитан Монтобан, сударыня, — заметил Лефор серьезно, — шкипер «Лаперл» любил повторять: «У человека, который стреляет первым, больше шансов убить соперника».
Мария продолжала размышлять над планом бывшего пирата. В целом она одобряла его, чувствуя, что засада может дать желаемый эффект. Но ее беспокоили возможные последствия.
— Но ведь вы не в состоянии сразу убить семнадцать человек даже при внезапном нападении? — спросила она озабоченно.
— Я, не моргнув глазом, уложил бы и сотню, — ответил великолепный Лефон. — Тогда осталось бы меньше бунтовщиков, с которыми пришлось бы потом возиться!
— А как быть с церковью? На острове есть и иезуиты, и доминиканцы, и францисканцы. Как они отнесутся к этому делу?
— Я, значит, в вас не ошибся, — проговорил Лефор. — Вы умны, очень умны. Я понял это с первого же взгляда. И как я вижу, вы не отвергаете целиком мою идею. Вам, кажется, не по душе тот гвалт, который может в результате возникнуть. Слов нет, залп, который прозвучит в крепости в назначенный день, наделает больше шуму, чем когда Лефор поджаривает себе яичницу, однако относительно церковников вам нечего тревожиться. С этой братией я прекрасно знаком, а одного, с которым ловлю рыбу, знаю особенно хорошо. Ничто не сближает так людей, как совместная ловля рыбы. Речь идет о францисканском монахе. Даю вам слово, что сумею уговорить его благословить наши мушкеты после нескольких кружек рома, которые волью ему в горло в таверне «У гуся». Тогда отец Бонин уже не сможет выразить недовольство по поводу наших действий, и, кроме того, тогда ни одна пуля не пролетит мимо цели, что, на мой взгляд, куда важнее любых возражений иезуитов.
— Но вы не в состоянии устроить засаду в одиночку! — запротестовала Мария. — А рассчитывать на содействие Лапьерье не приходится. Я его хорошо знаю.
— От вас, сударыня, требуется только одно: заставить Лапьерье позволить мне действовать по своему усмотрению. Все остальное я беру на себя. Но, — добавил Лефор, поднимаясь, — сперва должна быть полностью восстановлена справедливость. Временный губернатор должен не только дать мне карт-бланш, но и извиниться передо мной. Он оскорбил меня. По его словам, я выгляжу как отпетый мошенник, и будто бы никто с моим прозвищем «Гробовая Доска» не может считаться порядочным человеком! Если вы, сударыня, сможете заставить его выполнить эти два условия, то даю вам слово, через четыре дня колокола Сен-Пьера весело зазвонят за упокой семнадцати заблудших душ.
— Мне очень хотелось бы знать, — сказала Мария, — кто будет вашим союзником в этом предприятии.
— Капитан Бильярдель, во-первых. Я сейчас же отправлюсь к нему, если вы будете так добры и дадите мне на время коня. Кроме него — солдаты, то есть колонисты, которые одновременно и фермеры, и воины. Все — мои закадычные друзья.
— Хорошо, Лефор! Я пошлю за Лапьерье. Он едва ли откажется выслушать меня. Я убеждена, что вы единственный человек, способный справиться с этим делом!
— Я дам вам коня, — продолжала Мария, провожая бывшего пирата до двери. — Коня, которого особенно любил генерал. Вы доставите мне огромную радость, если примете этот подарок в знак нашей дружбы. До свидания, сударь.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Заговор
Некоторое время Матьё Мишель ехал по берегу Рокслейны. Было темно, и ему постоянно приходилось сдерживать коня, который то и дело шарахался от всяких теней и силуэтов деревьев. Густой лес достигал почти самой воды, и во мраке ветви тянулись, будто щупальца каких-то допотопных чудовищ в поисках жертвы. В конце концов Матьё, покинув берег, направился на юг и вскоре попал на Кабстер-трек, по которой взял курс на Морн-Руж.
Дорога была крутой и неровной, и конь часто спотыкался, угрожая сбросить всадника. К счастью, Матьё не пришлось далеко ехать. Немного погодя он пересек узкий деревянный мостик, осевший почти до самой воды под тяжестью лошади и седока. Поднявшись на стременах, Матьё за верхушками деревьев увидел огонек, горевший внутри дома — бывшей резиденции господина де Сент-Андре.
Оставив позади мостик, наш путник заметно ускорил движение и уже собрался покинуть дорогу и ехать прямиком по полю, когда неожиданно близкий голос проговорил:
— Эй, сударь! Разве сейчас подходящее время разъезжать на лошади по здешним местам? Наверное, какое-то важное дело привело вас на эту плохую дорогу такой темной ночью!
— Я не знаю, кто вы, — ответил Матьё Мишель спокойно, почти автоматически выхватывая пистолеты. — А что вы сами, коли уж на то пошло, делаете здесь?
Его реплика вызвала дружный смех.
— Если я не ошибаюсь, — проговорил другой голос, — это Матьё. Уверен, что в данный момент он взводит курки своих пистолетов.
— У вас, должно быть, превосходное зрение, — заметил Мишель, — если вы можете отличить человека от дерева, а лошадь от овцы в кромешной тьме.
— Вы правы, — заявил первый голос — Это действительно Матьё Мишель. Эй, приятель, присоединяйтесь к нам. Вам нечего бояться. Мы — ваши друзья.
— Возможно, и впрямь друзья, — возразил Матьё, — но я пока не двинусь с места. Выходите и покажитесь мне. Но предупреждаю: при первом же подозрительном движении две пули найдут дорогу к вашим почкам.
В ответ послышался лишь грубый хохот и стук лошадиных копыт, сопровождаемый ржаньем. Перед одиноким путником выросли две фигуры — одна значительно больше другой, и Мишель их сразу узнал. Теперь уже настал его черед рассмеяться, и он сказал:
— Ага! Неразлучная парочка! Следовало догадаться… Арше и Сен-Бон!