— Условный сигнал?!
— Да. Мы спрячемся под окнами и будем ждать. После вашего сигнала мы стреляем через окна — у каждого из нас свой бунтовщик в качестве мишени. Не то чтоб Лефор не в состоянии один справиться с несколькими негодяями! Однако сигнал должны подать вы, господин губернатор, выстрелив Бофору в голову! Почему мы должны одни стараться? Вы и я, мы — сообщники, не так ли? И вам придется взять на себя определенную роль. В конце концов мы ведь спасаем не чью-нибудь, а вашу шкуру!
— Вы хотите сказать, что мне нужно собственноручно убить Бофора? — спросил Лапьерье напрямую. — Но, сударь, из оружия я обнажаю только шпагу, да и ту только для честного, открытого боя. Я не разбойник, чтобы убивать врага из-за угла!
— Я вовсе не прошу вас превратить этот единственный случай в привычку, — заявил Лефор невозмутимо. — Вам необходимо проделать следующее. Когда все поднесут бокалы к губам, вы вынете пистолет, якобы желая произвести торжественный салют в ознаменование столь важного события. Но выстрелите не холостым патроном и не в воздух, а разнесете вдребезги череп Бофора одной из тех пуль, дюжина с четвертью которых весит целый фунт.
— Вы предлагаете, мне, сударь, совершить подлый, низкий поступок.
— Подлый, низкий? Скорее благородный. После него никто не посмеет больше называть вас слабохарактерным и трусливым. — Губернатор не возразил, и Лефор продолжал: — Вы мне что, не верите? Советую вам, господин губернатор, оставить ваши сомнения. И если вы боитесь не попасть в Бофора, то представьте себе, что за окном кто-то наблюдает за вами, и этот «кто-то» еще никогда не промахивался, стреляя в предателя. Вы меня поняли? В подобных переделках немало летает и шальных пуль!
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Тост за здоровье короля и град свинца
Солнце уже стояло высоко, и стены крепости почти не отбрасывали тени, когда от караульного дома донеслись звуки трубы, оповещающие о прибытии делегации колонистов. Едва этот призывный сигнал замер вдали, как Лапьерье вышел из своей квартиры и в сопровождении двух офицеров отправился встречать прибывших на торжества людей.
Бофор шагал впереди своих сторонников, нарядившись в лучшие одежды. Голову он держал высоко и ступал с важностью победоносного фельдмаршала, на губах снисходительная улыбка. За группой следовала коляска, которая остановилась, как только Лапьерье показался во внутреннем дворе. Несколько человек бросились к ней, открыли дверцу и помогли выйти Филиппу Лазье.
Затем Латин, Франше и Сойер, поддерживая под руки, провели его вперед. К тому времени все вновь прибывшие уже собрались вместе, и Лапьерье смог пересчитать тех, кому не терпелось своими глазами увидеть, как он поставит подпись под документом. Результат подсчета привел губернатора в замешательство: вместо ожидавшихся семнадцати пришли двадцать два человека. Преодолев свой испуг, он учтиво приветствовал Бофора.
Посторонний наблюдатель, увидевший этих двух людей рядом, мог легко ошибиться, определяя, кто из них губернатор. Если главарь бунтовщиков был роскошно одет, то Лапьерье ограничился повседневным платьем. Его мертвенно-бледное лицо свидетельствовало о том, что он страшно взволнован.
— Господин губернатор, — начал Бофор, — я полагаю, что все готово и что вы уже приняли решение?
— Да, сударь, готово и решение я действительно принял, — ответил Лапьерье и неожиданно для себя добавил: — Меня радует, что вы привели с собой больше поселенцев, чем я ожидал, ибо сегодня — памятный день. Он войдет в историю Мартиники, поскольку знаменует смену управления островом, когда простым росчерком пера аннулируются все соглашения и контракты с Американской компанией.
Не в состоянии понять подлинных намерений губернатора, Бофор стал ощущать некоторое беспокойство. А потому принял угрожающий вид, положив ладони на рукоятки своих пистолетов.
— Я постарался, господин де Бофор, — продолжал Лапьерье, — сделать все от меня зависящее, чтобы это историческое событие надолго сохранилось в памяти жителей острова. Мы сейчас станем свидетелями церемонии, которая по своему значению выходит далеко за рамки обыкновенной губернаторской подписи. Более того, мне хотелось бы достойно отметить усилия ваши, господин Бофор, и ваших друзей. Будьте любезны следовать за мной.
Поведение Лапьерье сильно озадачило Бофора. Энтузиазм и угодничество, которые теперь демонстрировал губернатор, странным образом отличались от его недавнего нежелания иметь что-либо общее с пресловутой хартией. Бок о бок оба они прошли в большой зал. Непосредственно за ними шагали Ларше и Арнуль, затем Лазье, которого по-прежнему поддерживали под руки Латин и Сойер. Обеспокоенный несвойственной временному губернатору решимостью в словах и поступках, Бофор начал чувствовать себя немного неуютно. Лапьерье послал двух своих офицеров вперед, и главарь бунтовщиков очень хотел бы знать, чем они в данный момент заняты. Он зорко следил за всем происходящим вокруг, однако во дворе крепости не замечалось ничего подозрительного, он был почти пуст. Лишь на дальнем конце несколько солдат, вооруженных шпагами и рапирами, упражнялись в фехтовании на соломенных чучелах.
Постепенно Бофор обрел прежнюю уверенность и с удовлетворением подумал, что, не считая Лазье, с ним двадцать вооруженных опытных бойцов.
Все его страхи окончательно рассеялись, когда, войдя в зал, Бофор увидел, что помещение празднично украшено, что уже приготовлены бокалы, бутылки с вином и ромом. Поразмыслив, Бофор пришел к выводу, что Лапьерье или совсем безмозглый дурак, или же еще трусливее, чем казался на первый взгляд.
Губернатор отступил в сторону, пропуская первым Бофора, но тот уступил эту честь герою делегации — Филиппу Лазье.
— Как вы видите, — заметил Лапьерье, — я, надеясь, что вы захватите своего раненого друга, велел поставить два удобных кресла: для него и для себя.
Легким наклоном головы поблагодарив за любезность, Бофор прошел вторым за Лазье, за ним проследовал Лапьерье; он сразу же направился в дальний конец зала к столу, на котором находились свежеотточенные перья и чернильница. Между тем люди Бофора, смеясь и весело переговариваясь, заняли свои места в зале.
Губернатор вынул из кармана камзола лист бумаги, в котором Бофор сразу же признал составленную им и его приятелями хартию.
Положив документ перед собой на стол, Лапьерье встал с кресла.
— Господа, — начал он, — сейчас я присоединю свою подпись к вашим.
Голос губернатора постепенно замер: он мысленно вновь пересчитывал присутствующих бунтовщиков в сумасшедшей надежде, что перед этим он допустил ошибку, но, к своему огорчению, вновь насчитал двадцать два человека. «Как, — думал Лапьерье в отчаянии, — Лефор справится с неожиданной ситуацией?» И опять он ощутил страх при мысли о предстоящей бойне.
Стараясь изгнать из головы ужасные видения, Лапьерье глубоко вздохнул и уже несколько бодрее снова заговорил:
— В этот знаменательный день я хочу воспользоваться случаем, чтобы выразить глубокое уважение колонистам Мартиники, которые своим тяжким трудом, в поте лица превратили почти безжизненную пустыню, в ярчайший бриллиант французской короны. Надеюсь, вы позволите мне перед тем, как на острове будет установлено новое правление, выразить от имени всех нас — и не только тех, кто сейчас находится в этом зале, но и тех, которых сбор урожая задержал на плантациях, — выразить свою…
Голос Лапьерье понемногу окреп, перестал дрожать и звучать как-то нерешительно. Теперь он буквально гремел, и его было слышно даже в кабинете губернатора. Отсюда Лефор, прячась за портьерой, мог хорошо видеть говорившего. А тот стоял, вытянувшись перед внимающей ему аудиторией, и сопровождал напыщенные фразы энергичными жестами своих пухлых ручек.