— Очень серьезная, — шепнул Игнасио, передавая мне ключи от дома на Талего.
— Очень талантливая, — шепнула я, передавая ему конверт с деньгами за аренду. — Как раз сейчас обдумывает сюжет нового романа. И никого вокруг не замечает.
— А ее книги уже переведены на испанский?
— Мы как раз работаем в этом направлении…
— Давайте работать вместе!
Интересно, каким образом?
— У меня есть хорошие приятели в издательском бизнесе. — Игнасио как будто прочел мои мысли. — И я мог бы посодействовать…
— Предложение заманчивое…
— И не беспочвенное, Тина. Вы позволите называть вас Тина?
— Конечно…
— Хотелось бы снова увидеться с вами и обсудить все детально. Жаль, что сейчас нет времени! Вы уезжаете…
— Через сорок пять минут поезд. Уже через сорок…
— А я только вчера вечером вернулся в Мадрид. Но обещайте, что свяжетесь со мной, когда вернетесь. Я бы… очень хотел увидеть вас снова! Может быть — поужинать…
Уж не склеивает ли он меня? Да нет, не похоже! Интереса для метросексуалов я никогда не представляла, тем более для метросексуалов за сорокет. Так и есть, ему за сорок, и это полновесные «за сорок», ни капли моложавости. Представить его в куртке с капюшоном и свитере грубой вязки, предсказанных ВПЗР, невозможно. Так что — прочь глупые мыслишки! Прочь, но… Не мешало бы их проверить, прежде чем изгнать из головы. Не мешало бы узнать кое-что о расплывчатом местоимении «вас»: относится ли оно только ко мне или — к нам обеим.
— С удовольствием поужинаю с вами… — говорю я, глядя Игнасио прямо в глаза.
Сам же Игнасио пялится на ВПЗР. Самым беспардонным образом.
— А писательница… сможет составить нам компанию? Если, конечно, не будет погружена в свой роман?
— Она всегда погружена в свои романы… —
черт его знает почему, но откровенное глазение мадридского смазливца на русскую растрепу не слишком нравится мне. Проще всего списать это на особенности испанского национального характера. Ведь давно известно, что испанцы испытывают почтение и даже некоторый трепет перед представителями творческих профессий. Или профессий, которые кажутся им таковыми. Но Игнасио меньше всего похож сейчас на типичного представителя своего народа. Он похож на мужчину, которому неожиданно понравилась женщина в толпе. В полупустой кондитерской, на засыпанной снегом автобусной остановке, на эскалаторе метро (хотя преуспевающие адвокаты вряд ли ездят в метро). Женщина понравилась ему неожиданно, вопреки собственной воле. Обычно ему нравятся другие женщины, девушки, это совсем не его тип, — и вот, пожалуйста… Случилось то, что случилось. Много лет назад такое же несчастье настигло Катушкина, но Игнасио — не простак Катушкин. И взгляд его не имеет ничего общего с катушкинским собачьим взглядом: это опасный взгляд. Приглашающий к войне. Все мои ухажеры были плохими воинами, слишком ленивыми, чтобы вести бои, чтобы махать мулетой перед объектом квелой страсти. Их сомнительные бойцовые качества до сих пор уравновешивались унылой фигурой Катушкина, маячившей за спиной ВПЗР, и мы с ней были вроде бы как на равных. Теперь же…
Я не ревную Игнасио к ВПЗР, нет!
И я никогда бы не могла увлечься им, даже при близком знакомстве, вот если бы отобрать этот взгляд, поддеть ножом и выковырять из глазниц… И вручить его какому-нибудь парню не старше тридцати, желательно — вменяемому, великодушному, высокодуховному и высокооплачиваемому… почему я вдруг подумала о ноже? Отголоски опасного взгляда, только и всего. Он направлен на беспринципного и аморального фрика и относительно меня проходит по касательной, — тем не менее я чувствую легкое покалывание в области ключиц. Такой взгляд мог бы сразить наповал любую женщину — но только не фрика. Беспринципного, аморального — и толстокожего.