Матушка ответила запальчиво: "Мы, Лончиньские, с королями не водились, но и имена ваших великих философов не следовало бы произносить при шестнадцатилетней девице" [По дате письма Марии тогда должно было быть 18 лет. - Прим, автора.]. "На сей раз я согласна с вами, - улыбнулась мадам де Вобан, нюхая ароматическую соль. - Но хотя она и молода, для нее будет хорошим уроком, если она узнает от меня, что короли, женящиеся на нелюбимых, изгнанных принцессах, знатные вельможи и князья церкви, не находящие в своем сердце места для простых людей, что именно они были причиной несчастья Франции". Можешь себе представить, с каким пафосом это было сказано.
Нравится мне эта мадам де Вобан, несмотря на все, что люди о ней говорят, и меня отнюдь не удивляет, что ты тоже ее любишь.
Тем временем этот разговор о любви пробудил во мне тоску по тебе, я подошла к окну и выглянула в него. Наступает зима: ветры все сильнее, а в деревне это особенно чувствуется (счастливые твои родственники - проводят зиму в Варшаве!).
Такого года, пожалуй, давно не было. Ежедневно заезжают люди, расспрашивают о дороге или выпрашивают еды. Большинство - мужики, у которых отобрали землю, обрекая их тем самым на скитания в поисках заработка. Есть и священники, лишенные средств к жизни, обнищавшие; ну и, конечно, агенты генерала Домбровского, как обычно, ищущие добровольцев во французскую армию. Я молюсь за них за всех, а в особенности за тех, кто трудится на благо Франции. В один прекрасный день великий император (ах, как бы я была счастлива увидеть его!) вспомнит о верности польских легионов и, я уверена, употребит свое влияние, чтобы покончить с этим страшным положением.
Мадам де Вобан прервала мои мечты. "Иди сюда, малютка с грустными глазами, - сказала она, - покажи нам, что ты заслуживаешь быть любимой". Не желая начинать новый разговор, я попросила разрешения уйти, сказав, что у меня болит голова и я хочу немного отдохнуть. На самом деле причина была иная. В окно я заметила, что как раз приехал муж мадам де Вобан с Валевским... Я уже писала тебе о нем. Могу только добавить, что он по-прежнему докучает мне своими ухаживаниями. Когда мы в Варшаве, я не могу от него отвязаться. Поэтому я пошла к себе и стала писать тебе это письмо. Когда меня позвали обедать, я не отперла дверь, отговорившись усталостью и отсутствием аппетита, потому что мне очень важно было рассказать тебе о переменах в поведении матушки и о моих предчувствиях. Что ты обо всем этом думаешь? Каковы намерения мамы? Ответь мне быстрее, постарайся придумать что-нибудь, чтобы я могла к вам приехать, о, пожалуйста, не забывай о бедной маленькой девушке, которая чувствует себя такой грустной и одинокой в угрюмом доме, полном по ночам нетопырей, а может быть, и призраков!
Твоя верная и любящая
Мария
P. S. Передай, пожалуйста, мужу мой сердечный привет.
Я привел это длинное письмо целиком, так как оно мне показалось необычайно интересным. Мы, читатели книг Гонсёровского и Васылевского, знаем пани Валевскую издавна. Но в этом письме она впервые обращается к нам со своими словами, лично вводит нас в круг своих мыслей, переживаний, надежд и огорчении. Благодаря этому фигурка в стиле рококо из исторической легенды превращается в живую молодую девушку, впечатлительную, чуткую и мыслящую. Именно: мыслящую. Последнюю деталь я хотел бы особенно подчеркнуть. Потому что содержание письма совершенно опровергает злое мнение дам варшавского света, якобы Мария Валевская была личностью "умственно безликой".
Является ли письмо подлинным документом? Я полагаю, что в этом отношении мы должны довериться мнению такого опытного исследователя, как Мариан Кукель, который считает переписку Марии с подругами, приведенную в книге графа Орнано, "абсолютно подлинной". Что касается меня, то по-моему о достоверности письма говорит то, что набросанная в нем пластичная, насыщенная реалиями картина резко отличается от рассказа графа Орнано, локальный колорит которого основывается единственно на том, что из чужеязычного текста книги время от времени вылезают написанные курсивом такие польские словечки, как "пан", "панн", "староста", "zakonski" (т. е. zakaski - закуски), "magnaci and szlachia".
Однако убеждение в подлинности письма отнюдь не устраняет многих сомнений. Я мог бы их, разумеется, затушевать или миновать, перейдя к сути дела, но как я уже сказал, одно из главных заданий этой книги - ввести читателя в самую глубь всех забот и передряг биографического ремесла. Я заранее предупреждаю, что сомнения, которые я представлю, будут интригующими и дразнящими, как чисто детективные загадки, мало этого - не только трудно разрешимыми, но и вообще неразрешимыми.
Прежде всего: дата письма - 2 декабря 1804 года. Из содержания и дальнейших событий явствует, что письмо было написано за два-три месяца до брака с Валевским.
А Мауерсбергер, проведя анализ документов бракоразводного процесса, устанавливает дату этого брака: 17 июня 1803 года, то есть за полтора года до написания письма. Напрашивается простой вывод: граф Орнано, руководствуясь какими-то неведомыми мотивами, изменил дату на более позднюю. Но это было бы слишком простое решение вопроса. В письме говорится о Наполеоне уже как о императоре, а поскольку он стал им только поздней весной 1804 года, письмо должно было быть написано во второй половине этого года. Может быть, неверна дата бракосочетания, установленная Мауерсбергером? И эту возможность нужно учитывать.
Брак Валевских был расторгнут по причине "принуждения, оказанного матерью и братом Юзефом". Известно, что принуждение тем убедительнее, чем моложе его жертва. Может быть, в ходе процесса изменена ex post дата бракосочетания - на два года раньше. В бракоразводных процессах часто имеют место чудеса, особенно когда в судебном зале ощущается духовное присутствие столь могущественных покровителей, как в случае с Валевской. Но если так было на самом деле, если бракосочетание Валевской состоялось действительно не в 1803 году, а на стыке 1804 - 1805 годов, то нужно эту дату сопоставить с другой, также установленной Мауерсбергером, но уже не вызывающей никаких сомнений, так как выяснена она на основании метрических записей, - с датой рождения сына Валевской: Антония Базыля Рудольфа. А этот первый ее сын появился на свет 13 июня 1805 года, то есть спустя шесть месяцев (самое большее) после даты бракосочетания, которая приводится в переписке, имеющейся в книге графа Орнано.
Встав на путь головоломной гипотезы, надо ее последовательно развивать дальше, хотя бы против этого бунтовало все существо самого биографа. А опасная гипотеза притягивает, как магнит, различные с виду незначительные детали, которые сразу же приобретают значение и начинают ее подкреплять. Тут же вспоминается, что в 1807 году в сплетничающем варшавском "свете" передавали доверительно, будто в семье Лончиньских "не блюли заповедей" и что "Наполеон был последним любовником Валевской, а не первым". Новый смысл начинает усматривать биограф в фактах, мимо которых доселе спокойно проходил, как, например, "тяжелое семейное положение" Марии после ее возвращения из монастыря или "тяжкая легочная болезнь" перед самым бракосочетанием. Начинает лезть в глаза исследователядетектива иностранное имя "Рудольф", повторяющееся у двух сыновей Марии: Антония Базыля Рудольфа Валевского и сына от второго брака Рудольфа Огюста Орнано, поскольку это имя до этого никогда не фигурировало ни в роду Валевских, ни в роду Орнано. Но над всем этим доминирует самый главный вопрос: почему молоденькую Марысю Лончиньскую заставили выйти за шестидесятилетнего камергера Валевского?
Во всех французских и польских биографиях Валевской, черпающих сведения из ее воспоминаний, подчеркивается с особенным старанием тяжелое материальное положение обедневших владельцев Кернози и огромное состояние камергера Валевского. Именно это приводится в качестве основного объяснения столь явного возрастного несоответствия супругов. Но безжалостные документы представляют это дело в несколько ином свете.
Сохранившиеся ипотечные книги показывают, что владения Лончиньских, состоящие из Кернози и деревень Керноска, Соколов и Чернев, оценивались в 1806 году з 760 000 флоринов. Весьма значительная сумма по тем временам. Причем это были благополучные владения, в минимальной степени отягощенные долгами. Мария принесла мужу в приданое 100000 флоринов наличными.