Папа́, видя по вашим письмам, что вы и дядя (А. Н. Раевский. — М. Ф.) за приличное устройство моей сестры, — принялся писать. Он скажет вам, что молодой человек играет в карты; на душе моей и совести — я уверяю вас, что это неправда; он делает это, как все молодые люди теперь, но вот уже два года, как он не брал карты в руки; он скажет вам, что он вошел в долги, но они будут уплачены в этом году, и разве у г. Муханова их нет? <…>
Единственная вещь, которая беспокоит матушку — это то, что у г. М<олчанова> на вид некрепкое здоровье, но они все в семье худы и суховаты, но в то же самое время — долговечны. И, наконец, если Бог позволит, чтобы я поехал в Россию, — я расскажу вам, как он достоин моей сестры своим характером, мягким и тихим, своим умом, таким светлым и серьезным, своей чистой нравственностью, своим бескорыстием»[933].
От постоянных столкновений и споров с мужем и его единомышленниками Мария Николаевна вновь занемогла.
Вот что писал Михаил Волконский дядюшке, А. Н. Раевскому, 23 января 1850 года: «…Теперь простуда ее прошла, но нервы очень ослабли; она всё тоскует, плачет, она упала духом. Пока была здорова, она кое-как сносила обхождение батюшки, двуличность Поджио и скрытую ненависть Муханова; но теперь всё это ее тревожит, огорчает; ей необходимо душевное спокойствие, но где же взять его при теперешнем ходе наших домашних дел? Мои доводы и убеждения, ласки сестры моей, — всего этого недостаточно, чтобы возвратить ей спокойствие. Ей нужна уверенность, что кончатся все эти домашние неудовольствия, кончатся скоро (она всё боится не дожить до этого времени) и, главное, — кончатся так, как этого она желает, как желаем мы с сестрой, как желаете вы, сколько можно видеть из последнего письма вашего ко мне. Я не в состоянии рассказать вам, что происходит в нашем доме: если б я решился на это, то должен бы был осуждать поступки батюшки, а это выше сил моих. <…> Его обхождение с моей бедной, больной маменькой уж чересчур странно и невыносимо. Вот всё, что могу сказать вам об этом; увольте меня от подробностей: пожалейте сына, который должен жаловаться на отца и разбирать его поступки»[934].
В один из январских вечеров декабрист заявил сыну, «что он „на словах ничего не будет делать, но будет действовать, и действовать сильно, смело, неожиданно, и действовать с наглостью лиц, о которых мы и думать не посмеем“ — вот его собственные слова. Что они значат — право, не знаю», — сообщал М. С. Волконский[935].
Так, в перебранках, и прошла зима, а вслед за нею миновали весна и лето 1850 года…
Только к осени Сергей Григорьевич выдохся, смягчил свою позицию, а потом и вовсе сдался. Княгиня Волконская настояла-таки на своем, и 15 сентября Нелли обвенчалась с Дмитрием Молчановым. Через четыре дня молодые супруги «без разрешения высшего начальства» покинули Иркутск и отправились в свадебное путешествие — за Урал, в Петербург. Хотя жандармские чиновники и переписывались по поводу несанкционированного отъезда молодоженов, никаких препятствий им по ходу поездки они не чинили.
Это значило, что Елена Сергеевна Молчанова, дочь государственного преступника, отныне стала свободным человеком и «двери в Россию» для нее открылись.
Во время путешествия Нелли, по словам Б. В. Струве, «обратила на себя внимание всего света»[936]. Молчановы жили в граде Петра на широкую ногу, временами даже роскошествовали, что вызвало бурное неудольствие экономного А. Н. Раевского. Да и Дмитрий Васильевич, невесть откуда взявшийся родственник, ему, мягко говоря, не приглянулся. Позже княгиня Волконская в письме к А. М. Раевской возмущалась: «Он обращался с ним как с ничтожным существом, с мальчишкой, а между тем у Дмитрия Васильевича на руках все дела Восточной Сибири; он ведет всю отчетность и пользуется полным доверием H. Н. (Муравьева. — М. Ф.). Когда дело идет о том, чтобы отдать под суд какого-нибудь богача, негодяя, всегда Дмитрий ведет следствие, — до такой степени генерал уверен в его знании законов и в высокой честности»[937]. (Попутно заметим, что С. Н. Раевская, пришедшая от сибирской племянницы Елены «в восторг», вела себя при знакомстве с Молчановым более приветливо.)