— Мне нравится, запускай Квинт. И начинай думать над специальной газетой для женщин.
Гораций подумал, что ослышался.
— Женщин?
— Для женщин, Квинт, наших прекрасных римских матрон. Хочешь возразить, что они не заслужили?
— При чём тут их заслуги? Я совсем другому удивился. Что кулинарные рецепты писать?
— И это тоже. Всё, что им интересно, лишь бы читали.
Блажит Патрон, но дело его. Квинт Гораций не знал, что он куёт информационное оружие, он бил молотом слова, воплощая свои литературные таланты в острый клинок в чужих руках, но об этом даже не догадывался.
— Придумаем что-нибудь и для женщин.
Гай Юлий Гигин, ещё совсем недавно был рабом Гигином, но незадолго до своей кончины, божественный Август дал ему вольную, назвал Гаем Юлием и назначил управлять Палатинской библиотекой. После смерти божественного, события понеслись запалённым галопом, сначала его в библиотеке посетил зять нового Принцепса Публий Квинтилий Вар. Они были старыми знакомыми, ещё будучи одним из секретарей божественного Августа, Гигин знал Вара как неплохого инженера и архитектора, человека ума пытливого и открытого всему новому, беседовали они, не чинясь, на разные темы не раз, и не два. В тот памятный день Вар принёс ему свиток, попросил ознакомиться и выдать своё мнение. Рукопись оказалась научным трудом о неизвестной математической системе, Гигин начал читать, и… просидел в библиотеке всю ночь. Приведённое в конце труда доказательство теоремы Пифагора новым методом, привело его в полный восторг. Казалось бы, хорошо знакомый Публий Вар, на поверку оказался не рядовым инженером, а настоящим математическим гением. Нет, просто Гением. Отказаться Гигин не мог, на предложение возглавить Universitet сразу ответил согласием, ну кому теперь нужна Палатинская библиотека? Когда Вар уехал в Паннонию, жизнь университета не замерла, хоть и изрядно замедлилась. При Варе открытия совершвлись буквально через день, на второй, он поощерял исследования в самых разных областях, наводил на мысли, и задачу любой сложности мог решить за день-два. Ну как можно такого человека подвергать опасностям войны? Совершенно в людях не разбирается Агриппа, ему лишь бы воевать. Марка Агриппу и вообще военных Гай Юлий Гигин откровенно робел, исходило от них что-то такое, на уровне эфирного восприятия, пугающее. Тиберий был не такой, новый Принцепс хоть и повоевал, страшным для Гигина не сделался.
— Значит ты утверждаешь, что если эту медную нитку протянуть например в Паннонию, можно будет через неё говорить с Агриппой?
Гигин задумался, дествительно, можно ли так далеко, сигнал ведь будет угасать. Значит как-то надо его подпитывать, теоретически задача решимая, но… Как не хватает Вара, вот же дуболомы армейские.
— Да, в будущем это возможно. Все наши исследования и расчёты это подтверждают, Принцепс.
— Оставь, Гигин, ты всегда называл меня просто Тиберием. Наедине так и продолжай.
— Тиберий, прошу тебя, поговори с Марком Агриппой. Публий Вар — это бесценное сокровище, неужели в Риме не хватает просто крепких ребят, чтобы гонять по лесам дикарей? Или прикажи ему, ты же теперь главный.
— Ничего с твоим сокровищем не сделается, Гигин. Агриппа не хуже тебя понимает в чём ценность каждого из нас. А то, что ты и без Вара способен исследовать и изучать меня очень радует. Могу я помочь тебе чем-то другим?
Гигин вздохнул. Ну как они не понимают? А ведь это ещё из лучших.
— Спасибо, Тиберий, всего достаточно.
Глава четвёртая
Маробод, сын вождя племени Маркоманнов Вигитора, воспитывался в Риме. Он не был заложником, отец отправил его туда добровольно. Вигитор был вождём своего племени не только из-за огромного роста и медвежьей силы, среди германцев таких хватало, он был хитёр, осторожен и довольно умён. Ромеи сильны прежде всего своими знаниями, значит надо у них учиться. Маробода приняли при дворе Августа милостиво, учили, свободу не ограничивали, и он много путешествовал по огромной империи, Греция, Сирия, Африка, всё посетил, всё посмотрел. И вот вернулся домой. Домой? Этот, окружённый деревянным частоколом, бург Хаттен, довольно большой по местным меркам, но слишком убогий, для просвещённого Маробода, он своим домом больше не считал.