О письме, написанном Пушкиным барону Геккерену накануне поединка, Алданову напоминает письмо Эмиля Золя к президенту Французской республики «Я обвиняю» - «едва ли не лучшее произведение Золя» по силе и энергии стиля (очерк «Пикар», 1934). Для того чтобы кто-либо мог написать подобное послание, убежден Алданов, ему необходимо было бы обладать способностями Пушкина - сочетанием «бешеного темперамента с большой властью над словом»[82].
В очерке «Французская карьера Дантеса» (1937) Алданов цитирует некрологи из газет «Фигаро» и «Тан» за 1895 год, в которых сообщалось, что скончавшийся барон «шестьдесят лет тому назад убил на дуэли знаменитого русского поэта Пушкина»[83]. Очеркист высказывает не такую уж потаенную мысль об использовании Дантесом громкой славы убийцы Пушкина в своей политической карьере: «Это был не злодей, но беззастенчивый, смелый, честолюбивый эгоист, не перед многим останавливавшийся в поисках выгоды и удовольствий». По словам С.А. Кибальника, Алданов трактует «столкновение Пушкина с Дантесом как противоречие между представителем культуры и продуктом цивилизации, между человеком духа и себялюбивой посредственностью»[84], - «веселым человеком», бывшим в течение 60 лет «душой общества». Другой пример - в повести «Десятая симфония» (1931): на приеме у художника Изабе особенно выдается элегантностью и весельем молодой сенатор, француз, который носил «иностранную фамилию». Впоследствии Изабе вспоминает, «что у сенатора была много лет тому назад неприятная история в России, где он кого-то убил на дуэли. Этот поединок создавал барону огромный престиж у дам»[85]. Слава убийцы парадоксально помогла Дантесу. Между строк Алданова прочитывается иное: слава Богу, что иногда имя Дантеса, в отличие от имени Пушкина, забывают.
Алданов пристально следит и за научными публикации, за работами тех, кого ныне называют пушкинистами, а во время Алданова «пушкинианцами».
В 1932 году в журнале «Современные записки» выходит отзыв Алданова на биографию Пушкина, «славянского Байрона». В рецензии Алданов выражает сожаление, что уникальность творчества Александра Сергеевича не может быть передана в переводе. Алданов отмечает, что автор книги справился с поставленной задачей (написанием биографии Пушкина), но прояснить творчество великого поэта для западного читателя не мог: «Разбитый согласно оригиналу на строчки французский прозаический перевод не даст никакого понятия о пушкинских стихах и производит истинно-тягостное впечатление. Мы невольно себе представляем недоумение иностранного читателя»[86]. Мечта Алданова - адекватное понимание личности Пушкина и его творчества, без искажения европейскими переводами и интерпретациями. Вместе с тем Алданов не принижает заслуг исследователя в изучении Пушкина, замечая, что личность поэта - одна из самых «сложных, когда-либо существовавших на земле»[87]. Рецензент отмечает и тот факт, что глава об истории «пушкинианства» в России совершенно бесполезна и непонятна европейскому читателю. Зато русским читателям, по мнению критика, она очень пригодится.
Эмигранты действительно верили в то, что Дни русской культуры, отмечаемые в день рождения Пушкина по всему миру, - не только проявление духовной потребности, но и праздник обретения русскими беженцами себя, утверждение идентичности, о которой должно стать известно всем - от Америки до Китая. И это становилось очевидным как Западу, так и Востоку: «Европа еще не знает как следует Пушкина, но она уже поверила в то, что в России был и есть свой гений, достойный занять место рядом с другими великими мировыми гениями»[88], - напишет в январе 1937 года член Центрального Пушкинского комитета С. Лифарь.
В 1935 году для подготовки встречи 100-летия смерти поэта был создан Парижский Пушкинский комитет под председательством В.А. Маклакова. В состав комитета вошли лучшие писатели Зарубежной России, среди которых был и Марк Алданов, принявший самое деятельное участие в организации праздника. Эмигранты, при всей своей раздробленности и скандальности, были готовы верить, что в «комитет вошли представители всех эмигрантских течений. Имя Пушкина объединило всех»[89]. В 1937 году в честь праздника были организованы выставки, в театрах прошли спектакли на пушкинские сюжеты. Пушкинский комитет выпустил специальную газету, посвященную памяти поэта, все издания, имевшие литературные разделы, подготовили юбилейные материалы. «Лейтмотивом всех статей стала формула П.Н. Милюкова “живой Пушкин”. Поэт рассматривался не в качестве далекого события или формального символа, а как реальная опора для сегодняшнего существования эмиграции в целом и каждого изгнанника в отдельности»[90]. Естественно, Советская Россия тоже отмечала юбилей, публикуя множество материалов о Пушкине, проводя серьезные исследования, основанные на рукописях, архивных фондах, и хотя в Зарубежной России не было всего этого, эмигранты искренне хотели выразить свою любовь к поэту, и благодаря их заботе и рассеянности по всему свету чувство всеобщего единения выводило праздник Пушкина на мировой уровень.
84
Кибальник А.С. Из пушкинианы писателей первой русской эмиграции. Владимир Набоков. Пушкин. Марк Алданов. Французская карьера Дантеса // Новый журнал. Нью-Йорк, СПб., 1993. № 1. С. 80.
86
Алданов М.А. [Рец. на кн.: M. Hofmann. Pouchkine. Traduction de Nicolas Pouchkine. Paris, «Payot», 1931] // Современные записки. 1932. Кн. 48. С. 478.
88
Лифарь С. Третий праздник Пушкина // Центральный Пушкинский Комитет в Париже (1935-1937). М.: Эллис Лак, 2000. Вып. II. С. 67.
89
Филин М. От составителя // Центральный Пушкинский Комитет в Париже (1935-1937). М.: Эллис Лак, 2000. Вып. I. С. 19.
90
Березовая Л.Г. Культура русской эмиграции 20-30-е гг. [Электр. ресурс]. Ц^: http://ricolor.org/europe/stati/ruev/4/ (дата обращения: 01.04.15).