Можно было ожидать, что в газетах, журналах и альманахах зарубежья будут преобладать жизнеутверждающие материалы, посвященные исключительно Пушкину. Да так оно и было. Но Алданов подготовил публикации несколько иного характера.
Его очерк, напечатанный 10 февраля в парижских «Последних новостях», посвящен не Пушкину, а его убийце, точнее, жизни Дантеса после убийства поэта. Во «Французской карьере Дантеса» Алданов раскрывает образ известного карьериста, искателя судьбы, но то и дело упоминает другое, главное имя, благодаря которому мы вынуждены помнить о Дантесе, - имя Пушкина. Цитируя некрологи из французских газет за 1895 год, в которых сообщалось, что скончавшийся барон д’Антес-Геккерен «шестьдесят лет тому назад убил на дуэли знаменитого русского поэта Пушкина», Алданов пишет: «К моему удивлению, даже столь осведомленная газета, как “Тан”, напомнив в некрологе обстоятельства убийства Пушкина, почти ничего не сказала о роли, сыгранной Дантесом во французской истории»[91]. Алданов, собиравший материалы о биографии Дантеса для своей повести «Десятая симфония», столкнулся с проблемой: таковых оказалось очень мало. Это тем более странно, если пытаться демонизировать Дантеса в той роковой дуэли. Жизнь Дантеса после отъезда из Петербурга была неразрывно связана с дуэлью, которая оставила заметный отпечаток на его имени. Каким бы он ни был достойным человеком, Дантес неоднократно называется «убийцей Пушкина». Слава, пускай даже не добрая, досталась Дантесу именно из-за убийства великого русского поэта. Пожалуй, это оказалось единственным поступком в его жизни, который попал в мировую историю. Его военная и политическая карьера не задалась: «Он поехал в Россию, чтобы сделать там блестящую военную карьеру, - и выехал разжалованный, потеряв несколько лет, в обстоятельствах, всем известных. Во Франции он пытался сделать большую политическую карьеру, но люди, с которыми он связывался, уходили в небытие раньше, чем он рассчитывал»[92].
Размышляя о последующей жизни полуфранцуза-полунемца, усыновленного голландским дипломатом, бывшего русского кавалергарда, автор очерка старается избегать сложившихся стереотипов: «Будем справедливы: если бы Дантес после ужасного письма Пушкина не послал ему вызова, его немедленно выгнали бы из кавалергардского полка и он был бы опозоренным человеком», и все же он отмечает в убийце поэта гиперболизированный эгоизм: «Через полстолетия после дуэли известный пушкинист-коллекционер А.Ф. Онегин, посетив Дантеса, спросил его: “Но как же у вас поднялась рука на такого человека?!” Дантес ответил не то с недоумением, не то с негодованием: “Как? А я? Я стал сенатором!” Этот рассказ я слышал от самого А.Ф. Онегина. В словах убийцы Пушкина был, конечно, и оттенок мрачной нелепости. Но, по существу, что можно было ему возразить? Дантес 27 января 1837 года защищал свою жизнь»[93]. Цена утраты великого русского была соотнесена с ценой гибели перспективного политического деятеля Франции и очевидно, что даже в старости Дантеса не покидало большое самомнение. Но и при постижении роли Дантеса в «страшном петербургском деле» Алданов пытается быть объективным: обвиняя его в смерти Пушкина, пытается понять причины.
К юбилею со дня гибели Пушкина Алданов как член Центрального Пушкинского Комитета в однодневной газете «Пушкин», издание которой приурочено к празднику, в феврале 1937 года публикует и другую статью, теперь уже литературного содержания, - «О “Памятнике”». Алданов анализирует знаменитое стихотворение Пушкина, отмечая, что оно противоречивое, с несвойственным ему тоном и стилем. Сопоставляя первоначальный вариант стихотворения с окончательным, Алданов отмечает скромную ошибку Пушкина, допустившего в стихах ранней версии свою мировоззренческую и поведенческую близость Радищеву: «Радищев был большой человек, но “вслед Радищеву” - это для Пушкина, пожалуй, мелко»[94]. По мнению Алданова, в позднем варианте «Памятника» поэт дает больше поводов для насмешек, более того, употребив эпитет «добрые» к существительному «чувства», Пушкин оставляет некоторую неясность, «несоответствие духу многих его строк»[95]. Следуя алдановской логике, новые слова можно объяснить острым желанием сказать резкую правду и необходимостью сдерживать себя. Если вариант без «чувств добрых» был сильнее и правдивей («Что звуки новые для песен я обрел»), то последний вариант оказывается своеобразным итогом пушкинской диалектики. Удивительно, что в этой статье Алданов изменяет присущей ему иронической афористичности и высказывает пафосные, почти лозунговые слова: «Вся русская литература - от Пушкина. Не умаляя заслуг его предшественников, можно сказать, что он создал всё»[96]. Но что совершенно естественно то, что сразу после имени Пушкина, создавшего литературу, Алданов приводит имя человека, поддерживающего бессмертие Пушкина - автора «Войны и мира».
91
Алданов М.А. Французская карьера Дантеса // Алданов М.А. Соч.: В 6 кн. М., 1995. Кн. 2. С.332.
94
Алданов М. О «Памятнике» // Центральный Пушкинский Комитет в Париже (1935-1937). М.: Эллис Лак, 2000. Вып. I. С. 221.