В романе «Самоубийство» (1956-1958) тоже встречаются аллюзии на гоголевскую поэму. Тонышев вскользь характеризует свою страсть к собирательству книг: «Помните у Гоголя обжору Петра Петровича Петуха. Каждый из нас на что-нибудь Петух, если можно так выразиться. Он на еду, я на книги»[170]. Припоминание персонажа второго тома «Мертвых душ», так вдохновенно представившего поэзию пищи, имеет значение шутки. Еще один герой «Самоубийства», «грузинский социал-демократ», с фамилией на «швили», называя свое имя-отчество, представляется так: «Кита Ноевич... Пожалуйста, не сердитесь, если режу ваше русское ухо, и не смешивайте с гоголевским Кифой Мокиевичем...»[171]. За жестковатым юморком кавказской речи скрываются черты товарища Джугашвили, видимо, читавшего в юности «Мертвые души». Но вряд ли указанный товарищ очарует читателя щегольством знания гоголевского текста. По своему складу он противоположен гоголевскому герою: «Кифа Мокиевич, человек нрава кроткого, проводивший жизнь халатным образом», существование которого «было обращено более в умозрительную сторону и занято... как он называл, философическим вопросом...»[172]. Новый конспиративный псевдоним Иосифа Джугашвили - это, конечно, выдумка Алданова. Вспоминая Гоголя, нелегальный революционер обыгрывает свой любимый ход. Обычно он брал имена реально существовавших людей, а в алдановском романе в шутку допускает присвоение имени литературного персонажа: этакий остроумный добряк, «душка этот Кита», по словам одной героини.
Разные детали других гоголевских произведений обнаруживаются еще в нескольких текстах Алданова.
В романе «Начало конца» в одной из сцен речь идет о взаимоотношениях подпольного революционера Вислиценуса и советского дипломата Кангарова: «Случалось в беседах обмениваться и неприятностями, но обычно в форме дружеских советов, по самым лучшим партийным побуждениям, вроде как Гоголь, по самым любвеобильным побуждениям советовал Виельгорской не танцевать, ибо она кривобока»[173]. В ином случае Вислиценус вспоминает разговор с Надей, продемонстрировавшей знание «Записок сумасшедшего» Гоголя:
«Я не мастерица писать письма. У Гоголя сказано: “письма пишут аптекари”». В другом эпизоде она вспоминает повесть «Вий»: «Он прелесть что за человек, командарм, хоть в больших количествах невыносим, как канчуки, по мнению гоголевских бурсаков...»[174]. Начинающая писательница находится под сильным впечатлением гоголевского произведения, и это отражение отдаляет ее и от влюбленного Тамарина и от самого автора, для которого ассоциация ухаживаний благородного командарма с невыносимыми канчуками просто невозможна. Вислиценус читает гоголевский «Рим» и, подумывая о возможном отдыхе, наслаждается мечтами того же самого Петуха о рыбной ловле. В раздражении, что ему не удается окончить дни в согласии с собой, он прозревает и понимает напрасность революционных деяний: «Для чего научили весь мир никогда невиданному по беззастенчивости злу? Объявили, что все позволено... а свелось все дело к перемещению Чичикова и Кифы Мокиевича, только без органичности гоголевской жизни, без ее уюта и раздолья - некуда больше скакать тройке...»[175] Отметим, что многие высказывания Вислиценуса будут использованы автором в письмах 1940-1950-х гг. Следовательно, в словах персонажа много авторской основы - самого Алданова.
Но что может стоять за всеми этими гоголевскими словами?
Наше мнение в том, что Алданов разделяет художника Гоголя, волшебника, которого очень любит, и человека, Гоголя-учителя, которого не понимает и не принимает: «Гоголь, великий художник, учить не мог, так как сам знал очень мало, а в областях для учения особенно важных не знал ровно ничего. Но его друзья, его поклонники, атмосфера эпохи требовали, чтобы он стал “учителем жизни”»[176]. Алдановым правит ощущение гоголевской дисгармонии: зажигающего чувства полноты, красоты жизни и охлаждающего голоса веры.
В алдановской рецепции гоголевского наследия не обнаруживается ни «пророческого характера художественных образов», ни «духовного смысла и религиозно-философской проблематики», ставшими «главными темами эмигрантских работ о Гоголе»[177]. Алданов - придирчивый читатель. Он не прощает Гоголю искусственности - не гротеска, а высокого романтического пафоса, натуралистичности и грубости просторечья «Тараса Бульбы». Алданов судит романтическое произведение с точки зрения здравого смысла и психологии, а это мерки, не приемлемые для анализа, хотя именно Гоголь помогает ему выразить диалектику характеров в романах «Начало конца», «Истоки», «Самоубийство». Алданов никогда не согласится с идеалами позднего Гоголя, религиозным смыслом человеческой жизни.
176
Алданов М.А. Введение в антологию «Сто лет русской художественной прозы». Цит. по изд.: Вековой заряд духовности: Две неопубликованные статьи о русской литературе // Октябрь. 1996. № 12. С. 170.
177
Гольденберг А.Х. Ад и Рай Гоголя (к проблеме интерпретации творчества писателя в критике Русского Зарубежья) // Н.В. Гоголь и Русское зарубежье: Пятые Гоголевские чтения: Сб. докл. М., 2006. С. 89.