Заметим, что внутренние монологи главного преступника в этом романе - молодого человека Альвера - передаются от первого лица. И в этой речи читатель слышит не только озлобленные выпады против многих людей, но и акцентированные (кстати, выделенные в тексте курсивом) местоимения «они», «их». Фразы, с одной стороны, передающие отчуждение от мира «сытых», ненавидимого Альвера, с другой стороны, показывающие, как характером своей ненависти он близок к Вислиценусу, ведь под ними он разумеет всё человечество.
Нужно принять во внимание и то, что читателю, даже при наличии внутренних монологов этого персонажа, не ясно, какова истинная природа и целесообразность замышляемого убийства. Мы знакомимся с Альвера только тогда, когда он уже делает первые шаги к убийству - проверяет в работе купленный револьвер. Мы знаем, что перед убийством он читал «Преступление и наказание»: «Томик Достоевского значился под номером 196»[285]. Мы знаем, что для упражнения в стрельбе вырвал страницу из этого романа - эпизод признания Раскольникова: «На полях у этих строк было написано: “Un fameux cretin, celui-là”»[286]. Но мы не понимаем основу его мыслей: «Хорошо было бы для опыта застрелить собаку. Ощущение должно быть, в сущности, почти такое же, и главное отличие относится на счет страха гильотины. Убить человека очень просто: при некоторой привычке убивать можно так, как мясник убивает вола, без дешевеньких рассуждений, без Наполеона, без чьих-то открытий. У средневековых головорезов была такая привычка, и они отлично обходились без всякой философии»[287]. Альвера, с одной стороны, уверен в необходимости убийства. С другой стороны, в его словах раздвоенность: он старается остаться вне подозрений и в то же время проигрывает свою роль на суде, на месте казни. Так, из монологов нам известно, что на возможном суде Альвера собирается предстать в роли «морального идиота»[288]. И если в своей фантазии он предполагал возможность убийства писателя Вермандуа, то отпугнула его только очевидность подозрений: «Я единственный бедный человек, бывающий в его доме...». Более того, чтобы рассеять подозрения, он подумывает даже купить дом своей жертвы и поселиться в нем: «Какой же убийца купит дом, “где его будет посещать кровавый призрак?”. А Вермандуа, если он навестит меня в тюрьме, я скажу, что убил назло Достоевскому». Но также Альвера подумывает и об эффекте убийства: рассчитывает, что известный писатель вставит в свой новый роман сентенцию, что «романы великого славянского моралиста только способствуют развитию преступности среди этих несчастных детей!»[289].
Накануне убийства Альвера убеждает себя: «способы уличения преступников сводились, как ему было известно, к сознанию, к свидетельским показаниям, к прямым и косвенным уликам. «О сознании речи нет - пусть сознается кретин Достоевского»[290]. Он еще раз тщательно продумал, как избежать свидетельских показаний, отпечатков пальцев и прочих улик и даже «подумал о высшем торжестве воли и духа», если бы в тот же день смог продолжить работу над своим трудом «Энергетическое миропонимание». После самого убийства «Альвера не чувствовал ни раскаяния, ни ужаса. Как он и думал, все оказалось вздором: особенно эти ими выдуманные угрызения совести»[291]. Но весь его план рушится. Оказавшись в тюрьме, изувеченный Альвера «вел себя именно так, как решил прежде, считаясь с возможностью неудачи: тогда решено было - в случае провала изображать гордую усмешку, он ее и изображал, больше, впрочем, именно по воспоминаниям... Изредка сочинял план защитительной речи: собирался сказать им всю правду»[292]. Неожиданным для Альвера оказывается то, что он лишается физических сил, необходимых для сохранения своего превосходства над окружающими. Еще большей неожиданностью стало предложение адвоката назваться безумным, чтобы спасти жизнь, в этом случае никакой правды на суде не высказать, никакого вызова и бунта не обозначить - все напрасно.