Желчный Чацкий, умаляя интеллект Молчалина, оставляет своему сопернику только естественную ущербную способность «ума» - «иметь детей». Алдановым эта реплика применяется в сцене своего романа: Витя Яценко, вдохновленный первым удачным обладанием женщины, игриво и весело произносит слова Александра Андреевича: «Елена Федоровна, вернувшись в спальню, прервала его глубокие размышления.
- Ты был очень мил, - сказала она, гладя его по голове. - Ты далеко пойдешь.
- Правда?
В ее устах эти слова были для него то же, что для молодого офицера похвала знаменитого полководца. Витя не был самодоволен, но он чувствовал, что, независимо от его воли, самодовольная улыбка все глупее расплывается на его лице.
- Иметь детей кому ума недоставало, - сказал он, и ему стало еще веселее: ответ показался Вите очень удачным. “Вот и находчивости теперь прибавилось...” Елена Федоровна тоже засмеялась, догадавшись, что это цитата»[20]. Юный Витя не замечает, что такая находчивость сродни пошлости, но фраза из пьесы Грибоедова его выручает, становясь поводом для милой шутки.
В романе «Пещера» (1932-1934), третьей части трилогии, Алданов не использовал цитат из грибоедовских текстов. Однако в одном из главных персонажей угадываются черты, сближающие его с Чацким. Так, химик Браун в молодые годы много работал за границей, где будто бы познал истинную цену духовной и материальной жизни Европы, превратившись в революционера. Отметим, что и персонаж Грибоедова мог познать немало, если б находился «три года» за пределами России: о возможности пребывания Чацкого за границей указывает комментатор грибоедовского издания[21]. Браун и Чацкий близки психологически, по своему темпераменту: Чацкий вспыльчивый, Браун - человек неспокойный. Чацкий остроумный, Браун эрудированный, сыплет афоризмами. Чацкий - человек активной жизненной позиции, но оказывается лишним не только в доме Фамусова, но и в современном обществе. Браун, неравнодушный к судьбе России, осознает, как несвоевременной оказывается его жизнь: «На моих глазах человечество шло не вперед, а назад. Может быть, это случайность, но это так. Да, назад и всё назад! Значит, неудачно родился... Неудачно родился»[22]. Именно с Брауном связано алдановское исследование открытий и тупиков человеческого разума, но по сути - бесприютности благородного ума. Именно Браун пишет философскую повесть о разуме и чувствах, об уме и сердце, взвешивая разные части опытом своей жизни. Алданов, переживший несколько войн и революций, наблюдает за тем, как в просвещенной Европе набирает обороты фашизм. Частично эти наблюдения переданы в художественно- философском произведении персонажа, задумавшего подытожить свою жизнь. Во вставной повести «Ключ» представлен образ воплощенного разума, совершенного одиночества. Браун, наверное, не лишен «мильона терзаний»; по той умственной работе и поступкам, оказывающимися «внесценическими», по тому количеству кофе и коньяка, выпитому им из желания быть постоянно бодрым, взвинченным, ясно, что это человек и много думающий, и много переживающий. Но читателю он виден только как воплощение дерзкой гордости и вспыльчивого самолюбования. Это образ философа Декарта, который, тем не менее в отличие от Чацкого, «привык скрывать все свои чувства и видел в этом необходимейшую добродетель»[23]. Престарелый Декарт обладает чувством меры, ощущает уместность и, так сказать, коммуникативную целесообразность проявления ума. Он говорит, что никто из живших до него людей не верил крепче в мощь и права разума. Но Декарт никогда не станет фанатиком разума, «этого он не стоит»[24]. В тексте Брауна приводится характеристика средневекового Чацкого, Галилея, рискнувшего открыть истину недостаточно просвещенной Европе: «... то, что он сказал, сказал он либо слишком рано, либо слишком шумно. Осудившие его люди невежды перед ним в науке о звездах. Но он перед ними невежда - в науке о людях»[25].
Исходя из принципа, столько почитаемого в науке о литературе М.В. Строгановым - принципа человековедения[26], - можно сказать, что и Галилей в Европе, и Чацкий в доме Фамусова не могут выйти победителями не потому, что метали бисер перед свиньями. А потому, что слишком плохо знали людей. Галилей - из-за той человеческой ограниченности, что, к сожалению, является частым изъяном учености, Чацкий - по отсутствию умения сдерживать эмоции, налаживать общение. Оттого у Чацкого и господствуют в речи страстные монологи, что ум его глубок, но сконцентрирован на себе, а не анализе реплик участников диалога. Чацкий не то чтобы не слышит, он не прислушивается к собеседникам, их слова воспринимает за чистую монету и потому выглядит жестокосердным и глуповатым. Чего стоят только его реплики по поводу Молчалина: «Она его не уважает», «Она не ставит в грош его», «Шалит, она его не любит»[27], - хотя читатель-то должен быть уверен, что именно Молчалин разбил сердце Софье. «Мудрый Картезий» - Декарт - в изображении Алданова эдакий антиЧацкий, потому как он придерживается иного закона общения, еще сформулированного древними римлянами: хорошо живет тот, кто скрытен: «Роскошь собственной правды я держу про себя: не говорю людям того, что о них думаю»[28].
20
21
22
23
24
25
26
27
28